Седьмой лорд
Шрифт:
Глава 8. «Неожиданно вспоминая прошлое»
Министр Цзянь действительно был достоин звания хитрого старого лиса, что мастерски умел месить жидкую глину [1] — Цзин Ци недооценил, насколько бесстыж этот человек. Когда Цзянь Сыцзун наконец осознал, что произошло, он не попытался удариться головой о колонну или врезаться в стену, даже не устроил истерику [2]. Он лишь в гневе закатил глаза, вытянул ноги и потерял сознание.
Прекрасно, теперь нельзя было ни сказать, ни сделать что-либо.
Хэлянь И слегка приподнял лицо. Эхом отдавались яростные проклятия Чжао Минцзи и непрекращающийся
Он чувствовал боль в глазах и в этот момент хотел лишь дать волю гневу и крикнуть: «Заткнитесь!». Хотел ударить по столу и закричать во весь голос: «Посмотрите на себя, вы, стадо совершенных мудрецов и последователей сына неба! Во что вы себя превратили?». Хотел сказать: «Выведите этих людей, развращающих императорский двор, и эти насквозь пропитанные коварством недобитые остатки Южного Синьцзяна, а затем обезглавьте их!»
Но он не мог ни сказать, ни сделать что-либо. Он был просто бесполезным человеком, которому едва ли позволяли присутствовать и слушать. За его титулом наследного принца не стояло никакой реальной власти. Что бы он ни сказал, его лишь высмеют, как пятое колесо в телеге. Ему нельзя было произнести неверное слово или сделать неверное движение. К тому же его старшие братья, будто голодные тигры, выжидали момент, чтобы стащить его с коня [3]. Он и так обычно ступал по тонкому льду. Куда ему еще и вмешиваться в дела других?
Хэлянь И вспомнил устные повествования на историческую тему от наставника двора Чжоу, где тот однажды сказал, что, когда империя падет, злодеи непременно явят себя сами.
Главный зал остался прежним, однако небо Дацина было на грани падения.
Во время этого короткого представления Цзин Ци хотелось смеяться, а Хэлянь И — плакать. Но неважно, думал кто-то плакать или все-таки смеяться, все испытывали в основном одинаковые чувства.
С другой стороны, У Си спокойно стоял на коленях, сохраняя необыкновенное хладнокровие. Он не думал, что совершил ошибку и не сожалел о содеянном. Мужчина, которого все называли «почтенный князь», указал на У Си пальцем так, что почти проткнул ему нос. У Си не понял большую часть сказанных им слов, но почувствовал, что ничего приятного в них не было.
— ...Он вынашивал злые намерения, этого достаточно, чтобы казнить его!
Смыслом высказывания было желание убить его. У Си отчетливо услышал это. Он повернул голову, взглянув на странно взволнованного первого принца Хэлянь Чжао, что будто питал к нему глубочайшую ненависть. У Си подумал, что, знай он раньше о попытке этих людей покончить с собой, не стал бы использовать любовное колдовство, а заставил бы кровь хлынуть из всех отверстий головы этого волосатого старика Цзяня, чтобы он наверняка встретился с праотцами.
Его соплеменники из южного клана Васа были самыми искренними людьми. Они ели, когда хотели есть, даже если у них не было ничего, кроме сорняков и коры деревьев. Спали, когда хотели спать, даже если небо служило им шатром, а земля — кошмой. Когда они встречали любимого человека, то проводили с ним всю жизнь, хорошо относились к нему и никогда не изменяли своему чувству. Когда приходили почетные гости, их угощали хорошим
У Си никогда не слышал, чтобы кто-то из племени Васа подвергся унижению и трусливо сбежал, дрожа от злости, как эти люди центральных равнин, что только и могли хранить обиду в сердце. Они ничем не отличались от стаи собак, которые осмеливались лишь мечтать, лежа на боку, и пускать слюни в ожидании момента, когда враг окажется в безвыходном положении. Только в этом случае у них хватало храбрости напасть.
У Си думал, что Великий Шаман ошибся, сказав ему терпеть. И тем более он не готов был унижаться ради членов своего племени. Если бы он, как человек, представляющий главное божество Цзя Си, действительно принялся заискивающе вилять хвостом и искать сострадания, то что должны были делать люди его племени?
Сейчас настала трагическая эпоха, когда процветание уже почти достигло упадка, а крылья героев еще не окрепли, и потому они только и могли наблюдать за хвастовством никчемных людей. С раннего возраста они сдерживали в себе скорбь и негодование, росли в ожидании дня, когда смогут обрушить свой гнев на весь мир и стать силой, способной сокрушить все на своем пути.
Постепенно Цзин Ци перестал находить происходящее забавным. Он тихонько вздохнул, и ощущение бессилия сдавило его сердце. Сначала этот маленький шаман из Южного Синьцзяна казался ему несколько неприятным: уже в столь юном возрасте он ничего не прощал и не проявлял ни капли терпимости. Но сейчас он взглянул на У Си, что спокойно стоял на коленях посреди зала, храня молчание, и понял, что глаза этого ребенка действительно казались слишком темными, но в них не было злости, только чрезмерное упрямство.
Своим холодным видом и пронзительным взглядом он напоминал крошечного дикого зверька — сильного на вид, но слабого внутри, — который из-за раны не мог сделать и шагу, но все равно пытался выглядеть гордо.
Первый принц, Хэлянь Чжао, поклонился, сильно ударившись головой об пол:
— Отец-император! Это может ввергнуть наше государство в смуту! Если мы не убьем этого человека, то, боюсь, такое решение приведет в отчаяние всех придворных чиновников!
Однако второй принц, Хэлянь Ци, тихо рассмеялся:
— Первый старший брат, твои упреки весьма жестоки. Южный Синьцзян — варварская земля, где не знают о хороших манерах и правилах поведения. К тому же он все еще дитя, которое только и может что сжимать чужую руку. По твоим словам, если отец-император не убьет этого ребенка, то это будет пренебрежением по отношению к стране и народу? Ты говоришь, что он сам разрушает Великую стену и развращает генералов и министров императорского двора? Интересно... Господа, кто из вас чувствует себя развращенным?