Седьмой выстрел
Шрифт:
— Потому, Уотсон, что сегодня, во время своих странствий по городу, я взял на себя смелость отправить сенатору телеграмму. Я назначил ему встречу в «Королевской кладовой» в семь пятнадцать.
Насторожённо прислушиваясь к низкому рокоту автомобилей, которые всё же осмелились выехать на мостовую в такой вечер, мы робко сошли с тротуара и пересекли Уимпол-стрит.
Когда через несколько минут мы приблизились к Харли-стрит, я возобновил свои расспросы.
— «Королевская кладовая» была любимым пабом Филлипса, не так ли, Холмс?
Я скорее почувствовал, чем увидел, что маска Филлипса улыбнулась мне:
— Верно,
Пробираясь на ощупь, мы свернули направо, на Чендос-стрит, а потом налево, на Портленд-плейс. Густой туман по-прежнему окружал нас со всех сторон. Он стелился неравномерно, и когда мне удалось разглядеть Холмса, я поразился тому, как изменилась его походка. Трость куда-то делась. Обычно он ходил большими шагами, которые заставляли его слегка раскачиваться, когда центр тяжести перемещался из левой половины тела в правую, но под личиной Филлипса он ступал более грузно и перестал раскачиваться.
За несколько минут до назначенного часа мы прошли мимо «Лэнгэма». Помню, мне показалось, что из окна отеля за нами наблюдают. Я посмотрел наверх сквозь прореху в тумане, и в глаза мне моментально бросился чей-то грозный прищур, раздувающиеся ноздри и оскаленные зубы.
— Это горгулья, Уотсон, — успокоил меня Холмс, и мы продолжали медленно продвигаться вперёд.
Ровно в семь мы были в «Королевской кладовой». Она представляла собой скудно освещённое, изысканное вест-эндское заведение, обставленное дубовой мебелью с латунными накладками, наполненное разнообразными звуками и забитое людьми, тянувшимися к высшему классу.
Мы протолкались в противоположные концы помещения. Холмс устроился за маленьким квадратным столиком в углу, я — у дальнего края барной стойки. Усевшись, Холмс тут же зажёг папиросу, намеренно выпуская большие клубы дыма в сумеречную атмосферу, которая и без того слоилась, напоминая стопку серых одеял. Затем я увидел, как он полез в огромный боковой карман своего цветастого жилета и вытащил оттуда то, что на первый взгляд показалось мне комком смятой чёрной бумаги.
Когда он стал разворачивать комок, я разглядел маленькую чёрную тирольскую шляпу, вроде той, что была на Филлипсе в день убийства. Холмс не спеша надел её, надвинув пониже, чтобы скрыть восковую накладку на переносице. Затем затянулся папиросой, наклонил голову, понюхал гвоздику в петлице и взглянул в сторону входной двери.
Единственным моим компаньоном была пинта тёмного пива, когда я, как и Холмс, рассматривал входящих: шумную рыжеволосую особу, двух американцев во фраках и двух женщин, чьи густо накрашенные лица и откровенные декольте не оставляли сомнений относительно рода их занятий.
Несмотря на упования Холмса, мы, разумеется, не могли быть твёрдо уверены, что Бьюкенен явится на встречу. Начиная вторую кружку пива, я стал сомневаться, что он придёт. Он опаздывал уже на полчаса, и хотя клубился густой туман, от отеля до паба было рукой подать. «Сколько кружек мне придётся выпить в ожидании этого человека?» — спрашивал я себя. На память мне приходили бесконечные вечера,
Сенатор Бьюкенен явился в восемь часов. Как только он принялся оглядывать зал (без сомнения, ища человека в чёрной шляпе), я заслонил рукой верхнюю часть лица и отвернулся, чтобы он меня не узнал. Протискиваясь между двумя женщинами, которые пришли раньше, Бьюкенен вначале не заметил принявшего чужой облик Холмса; но когда одна из развязных особ, захихикав, о чём-то нахально спросила импозантного господина с копной седых волос, в поле его зрения оказался призрак Дэвида Грэма Филлипса в тирольской шляпе, а точнее, сидевший у задней стены паба Шерлок Холмс.
Я видел, как разочарованно вытянулись лица женщин, когда Бьюкенен проигнорировал их, но его лица я видеть не мог, поскольку бывший сенатор стоял спиной ко мне, и, чтобы завершить эту часть повествования, мне придётся обратиться к свидетельству Холмса.
«Узнав» человека, сидевшего перед ним, Бьюкенен раскрыл рот. Равнодушный к чарам ночных бабочек, он нерешительно двинулся к столику Холмса. Остановившись в двух-трёх футах от привидения, которое продолжало пускать к потолку клубы дыма, уже не столь густые, как прежде, Бьюкенен прошептал:
— Ты мёртв. Это всем известно. — И, словно вновь утверждая этот факт, он повторил: — Ты мёртв.
Замерев на месте, Бьюкенен продолжал таращиться на переодетого Холмса.
Присутствующие тоже стали поглядывать на них. Впрочем, они смотрели не на фатоватого джентльмена, сидевшего за столом, а на сенатора, застывшего перед ним, как Макбет перед духом Банко.
Со своего места я увидел мрачную усмешку, появившуюся на лице Холмса.
— Не смей ухмыляться! — прорычал Бьюкенен уже почти в полный голос. — Не говори, что это сделал я. Все они хотели это сделать, каждый из них. Я не виноват, если у всех, кроме меня, кишка тонка оказалась.
Внезапно Холмс вскочил на ноги и воздел указующий перст на Бьюкенена.
— Нет! — завопил сенатор, так что все, кто был в пабе, повернули головы в его сторону. — Оставь меня в покое! — крикнул он и сделал два маленьких шажка назад. Затем быстро повернулся, опрокинув по пути стул, бросился к выходу и исчез в тумане, который словно поглотил его.
Мы с Холмсом тоже бросились к дверям, но две дамочки, пристававшие к Бьюкенену, стали хватать нас за руки.
— Подожди, миленочек, — пропищала та, что была ближе ко мне, — куда поспешаешь?
— Вас двое, и нас двое, — подхватила другая, похотливо подмигнув.
Когда мы наконец отделались от них и выскочили на окутанную туманом улицу, Бьюкенена нигде не было видно. Мы пошли на тусклый свет, разливавшийся перед «Лэнгэмом», но, расспросив портье и людей в вестибюле, поняли, что, выскочив из паба, в отель сенатор не возвратился.
Лондон огромен, и потому напрашивался естественный вывод: туман не туман, а в городе легко затеряться. Разумеется, эта аксиома в первую очередь применима к простым людям, а не к известным и заметным личностям.