Седое золото

Бондаренко Андрей Евгеньевич

— Ну что, начальник? Давай, как договаривались. Я своё обещание выполнил, до лагеря довёл, твоя очередь теперь — отдавай папку с моим «делом»! Или обманул, не отдашь?

— Отдам, конечно, — усмехнулся Ник. — Только немного попозже.

Обезьян нахмурился, сплюнул в сторону:

— Вот ведь всегда так с вами, ментонами, никогда всю правду не говорите, никогда своих обещаний до конца не выполняете!

— Не горячись, Леонид Григорьевич, — посоветовал Ник. — Вот ты сам рассуди: брошу я сейчас эту папку в костёр, и что? Куда ты пойдёшь — без денег, без документов?

— Куда надо, туда

и пойду, всё равно выбора нет, — пробурчал сквозь зубы Обезьян.

Ник достал из кармана гимнастёрки сложенный вдвое лист бумаги, из брючного кармана — толстую пачку денег, улыбнулся:

— Как видишь, есть выбор. Ты мне в одном деле помогаешь, я тебе справку даю — для получения нормального паспорта, денег, сколько тебе и за пять лет не заработать. И дело-то копеечное, пустяшное совсем. Так что думай, голова садовая, думай!

— Чего надо-то?

— Пустяки просто. Доедем с тобой до одного ручья, называется — Жаркий, вода в нём теплее, чем в других. Покажешь этот ручей, обратно с тобой вернёмся, тут всё обещанное и получишь. Дальше — тебе решать. Делай, чего душа пожелает, без ограничений и советов.

— Доедем до ручья, развернёмся и вернёмся обратно?

— Так точно!

— Не, не пойдёт! — ещё больше помрачнел Обезьян. — Как только возле ручья остановимся, так сразу всех и пристрелят, и документов не спросят.

— Кто это — пристрелит?

— А Бог его знает — кто! Охраняют устье Жаркого, это точно. Год назад с Петром Петровичем там ехали, жарко стало, вода в радиаторе начала закипать, думаю, остановлюсь, зачерпну из этого ручья водички. Не разрешил Пётр Петрович, ругаться начал. "Не смей никогда, если жить хочешь, возле этого ручья останавливаться!" — велел. Вот так оно.

— Куда это вы ездили — вместе с Петром Петровичем? — вкрадчиво спросил Ник, понимая, что совсем близок к разгадке.

— Да там дальше, километрах в тридцати от ручья, есть рыбацкая деревушка одна. Пыжмой прозывается. В той деревушке сельпо имеется, в нём Лидия Николаевна директрисой трудится. Видная такая женщина, кровь с молоком. Вот к ней-то товарища капитана я и возил пару-тройку раз. То ли амуры между ними были, то ли — другие совсем дела. Чего не знаю, того не знаю. О том они мне не докладали.

Минут на пять Ник взял паузу в разговоре, соображая, что дальше делать.

— Тогда так поступим, — принял окончательное решение. — Ты меня до этой Пыжмы довозишь, знакомишь с этой барышней, Лидией Николаевной, получаешь всё обещанное и сдёргиваешь — на все четыре стороны. Обратно я и сам дорулю, не маленький. Так — устраивает?

— И у этого Жаркого ручья не будем останавливаться? — уточнил Обезьян.

— Не будем.

— Тогда я согласный, вписываюсь! Такой расклад мне нравится!

Утром к Пыжме стартовали. Ник с Обезьяном — в кабине, Айна и Сизый — в кузове, для подстраховки. За старшего в лагере Банкин остался: с установкой дрессировать бойцов нещадно, проводить ученья на предмет возможного штурма лагеря потенциального противника.

Спустились по ручью к морю, по прибрежной гальке снова на юго-запад поехали. Первые минут десять ехали в тишине, потом Обезьяна пробило на душевный разговор:

— Ты вот интересовался, начальник, как,

мол, это я на Чукотку попал. Слушай теперь. Главная опасность на Большой Земле — скука. Работа, дом, работа, всё по расписанию, — и так до самой смерти. Вот от тоски той и сорвался раз — морду одному гаду по пьянке набил. А может, и не гаду вовсе, а просто — по пьянке. Но три года потом отсидел, от звонка до звонка. Отсидел — вернулся. Немного совсем продержался, с месяц, опять скука заела. Опять что-то учудил: сарайку председателя колхоза нашего сжёг, кажется. Уже пятёрку дали — рецидивист как-никак. Отсидел, ну, думаю, больше я в эти игры не играю! Вот и завербовался на Чукотку. Здесь хорошо, в смысле — скучать не приходится, всегда при деле, всегда работа какая-то найдётся. Человеком здесь себя чувствую. Только зимой плохо: работы мало совсем, волей-неволей в пьянку срываешься…

Через час Обезьян предупредил:

— Смотри внимательно, начальник! Сейчас через этот твой Жаркий переезжать будем.

С первого взгляда — совсем обычный ручей. Вот только везде вдоль берега пологая коса тянулась, а вокруг места впадения этого ручья в море — холмы из песка и камней насыпаны. Получается, кто-то искусственный фарватер рыл, чтобы судно вплотную к берегу могло подойти? Интересное дело, о многом говорящее!

Вверх по течению ручья посмотрел. Показалось или действительно солнечный лучик отразился от линз бинокля?

Откуда ни возьмись, набежала целая свора злобных собак, значит, деревня где-то рядом. Псы бежали следом за машиной, надсадно лаяли, так и норовили укусить за колёса.

Обезьян с интересом покосился на собак:

— Гляди-ка, какие упитанные, прям поросята!

Он резко вывернул руль, раздался громкий визг покрышек, через несколько секунд — собачий визг.

— Что это ещё за фокусы? — рассердился Ник.

— Так ты же своим солдатам запретил охотиться, — невинными глазами посмотрел на него проводник. — А те семеро чалдонишек уже три месяца мясца не видели, пусть уж порадуются, бродяги.

Вышли из кабины, в десяти метрах, в луже крови, лежали две задавленные собаки.

Обезьян подхватил с земли собачьи тушки, передал их сонной Айне, выглянувшей из-под брезента кузова.

Наконец, и в Пыжму въехали: покосившиеся избушки, два серых барака, один из которых сельпо, с десяток чукотских яранг.

Затормозили, чуть не доехав до магазина, не торопясь, с чувством собственного достоинства, вылезли из машины, размяли затёкшие поясницы.

Возле закрытой двери сельпо скромно тёрлись неприметные личности: чукчи разного пола и возраста, несколько откровенных бичей, трое рыбаков в потрёпанных зюйдвестках.

— В чём дело, товарищи? Почему это двери закрыты? — вежливо поинтересовался Ник.

— Так это, обед у них, кушают, — откликнулся один из рыбаков.

Сизый достал из заранее расстегнутой кобуры браунинг, щёлкнул предохранителем:

— НКВД Советского Союза! Даю ровно одну минуту на эвакуацию! Потом начинаю стрелять на поражение! Шементом у меня, собаки Павлова, так вас всех — во все места!

Народ, даже не оглядываясь, разбежался в разные стороны секунд за десять.

Обезьян постучал в двери, пророкотал добрейшим басом: