Седой Кавказ
Шрифт:
– Нет. Теперь должность, которая мне досталась, стала выборной. А выборы это дело такое… Вон видите, что в нашем колхозе произошло. Столько я денег угробил, всех вроде ублажил, а на выборах Айсханова «прокатили» и Шахидова выбрали.
– Да-а, народ ныне оборзел, – поддержал сына Домба-Хаджи, – совсем оголтелые стали от этой перестройки, нюх потеряли, позабыли сделанное им добро. Вот, раз начал, упрятал бы ты Шахидова, как и братьев Самбиевых, в тюрьму, и колхоз поныне наш был бы.
– Колхоз я верну, – вновь вальяжность появилась в осанке сына, – а до суда дело Шахидова я довести не мог – многое бы всплыло. А Арзо Самбиев сам залетел из-за драки с надзирателями.
– Знаем, – закончила Алпату печь чепалгаш, обмывала в теплой воде, готовясь обдать их топленым маслом и подать к столу. – Говорят, из-за письма к Полле…
– Ой, куда ни ткнись – или Самбиевы или Полла, – перебил жену Домба-Хаджи, – просто белый свет на них клином сошелся… А наш дурень Анасби просто на ней помешался! Это все ты виновата, – развернулся он к жене, – все вздыхаешь по ней, этому идиоту про нее шушукаешь, вот он и творит чудеса.
– А что он теперь натворил? – удивился Албаст.
– Ой, не спрашивай, – огорчилась мать, – просто горе с ним!
– Хотели от тебя скрыть, так твоя жена все равно все узнает, – покачивая головой, скорбно начал отец. – Эта сука Полла работает ныне в районной больнице…
– Не сука она, – вступилась мать.
– Замолчи! Все вы суки! – от злости слюнка выступила на губах Докуева-старшего. – Так вот… Наш оболтус вновь поехал к ней, а там ее второй муж, какой-то врач – Султанов. Вот и началось. Наш был, как всегда, нетрезв… Говорят, обкурен…
– Так это не то, что до этого было?
– Нет. Тогда он тащил Поллу из кабинета. То кое-как замяли. А это вот на днях, до города еще не дошло, а то бы все только об этом и болтали бы.
– Вот идиот! – схватился за голову Албаст. – А я хотел его на пост министра МВД! Представляете, я – в минфине, он – в милиции, вся республика в руках!
– Какой министр?! – чуть ли не плачет мать.
– Так неужели нельзя его на ком-либо женить или эту Поллу насильно привести или вовсе из республики ее выгнать?
– Слава Богу! – вздернул руки Домба-Хаджи. – Говорят, она после последнего кошмара куда-то уехала насовсем. Куда? – обратился он к жене.
– В Краснодар, говорят.
– Туда ей и дорога, – облегченно вздохнул отец семейства, – а лучше бы совсем в Сибирь вслед за Самбиевыми.
– Кстати, сынок, – жалобный голос матери, – раз уж заговорили о Самбиевых. Забор-то ты вокруг их надела возвел, а…
– Это мой надел! – грубо перебил Албаст мать. – Я там хозяин! Я! И забудьте про этих ублюдков! Они оттуда не вернутся. Найдут их тела окоченевшими в Сибири. А еще лучше – в прорубь, к рыбам! Там реки громадные!
После этого всплеска семейная идиллия пропала. Насупленный, гневный Албаст засобирался.
– А чепелгаш готовы, – жалобно сообщила мать.
– На ночь не ем, – буркнул сын, выскочил во двор.
– Ты со своим языком не умолкаешь, – стал добивать Алпату муж.
Проводив сына, Домба-Хаджи обошел двор, спустил собак, выключил везде свет.
Огромный Докуевский дом погрузился во мрак.
Алпату легла спать здесь же, в столовой. Подниматься по ступенькам и идти в ею же обустроенную шикарную спальню теперь тяжело, лень. Да и видит она из столовой весь двор, ворота. По ее просьбе, никихитцы соорудили в столовой на сельский манер деревянные нары во всю длину стены. Здесь же дровяная печь, типа камина. Вот и днюет и ночует Алпату на нарах, как часовой следит за хозяйством.
Ее муж поначалу рад был, что она не спит с ним в спальне, а потом как-то приснился ему кошмарный сон, аж сердце прихватило, и побежал он к Алпату – с
… На следующий вечер вайнахи Грозного ликовали. Как в день великого праздника, к старшим Докуевым приехали все дети с внуками. Стояли галдеж, веселье, шутки, играла музыка. Даже сноха – дочь Ясуева – приехала, сама все вкусное готовила, накрывала стол, обо всех заботилась. К полуночи все разъехались. Дочери и сноха все убрали, везде навели порядок.
Вновь огромный дом погрузился во мрак. Только сиплый храп мужа выдает в доме жизнь. И в блеклом свете ночника видит Алпату, что та же горка чепелгаш задвинута под сервант, не блестит как прежде, поиссохла, с краев скрючилась, осела. «Почему, – думает она, – древнее, национальное блюдо, приготовленное матерью, никто не съел? А ведь в Ники-Хита чепелгаш в праздник готовят. Конечно, ныне мука, творог вдоволь у всех есть. А вот с маслом – проблема… Значит мы ожирели? К добру ли это?»
А за окном все еще не угомонился город. Сигналят машины. Ходят вайнахи толпами, радуются. Как сказал Домба-Хаджи, начался процесс деколонизации…
На заседании бюро обкома, после зачтения итогов голосования, Албаст Докуев, как зять, не стал прилюдно поздравлять Ясуева и решил выполнить эту процедуру торжественно в семейном кругу, поехав к сватам вечером вместе с женой. Однако их не приняли. Теща сообщила по телефону, что у них важные гости из Москвы, и только тогда Албаст с женой пошли праздновать победу к старикам Докуевым.
А когда на следующий вечер Албаст с женой пришел с огромным букетом цветов к Ясуевым, и сияющая теща целовала его, кормила любимого зятя, как никогда ранее, а потом весьма любезно самолично усадила его в гостиной напротив телевизора, и два часа он просидел, вглядываясь в ящик, пока Малика не предложила уходить, и только в лифте сказала, что «папа от усталости спит»; он понял, что отныне его тесть не второй секретарь, не собеседник, как прежде, и где-то даже панибрат, а именно первый секретарь, и между вторым и первым, не секретарем, а Ясуевым – если не пропасть, то колоссальное, коленопреклонное расстояние, непреодолимая расщелина.
Еще неделю не подпускал к себе никого с поздравлениями новоиспеченный секретарь. Все ходил тихий, мрачный, мобилизованный. По шестнадцать часов в сутки пребывал в кабинете. И никто не знал, что он там делает: может, спит, может, работает, а может, телевизор смотрит. И весь чиновничий аппарат в шоке, никаких кадровых изменений, революционных потрясений; все тихо, как прежде, чинно, стабильно.
Наконец поступает депеша из столицы от российского правительства с поздравлением и признанием Ясуева как главы. От этого Ясуев еще мрачнее, еще более он погружен в работу. Что для него, умнейшего политика, российское признание? Ему необходим только союзный уровень, солидный масштаб. И объясняет он это тем, что Чечено-Ингушетия по внутреннему валовому продукту превосходит некоторые союзные республики, нефтехимическая и машиностроительная продукция идет только на экспорт, а количество коренного населения более 70% и, наконец, самое весомое – он, Ясуев, лидер республики, гениальный и трудолюбивый человек, с его кругозором, с его мышлением он выведет регион на невиданный уровень, о нем заговорит весь мир…