Сегодня и вчера
Шрифт:
— Здравствуйте, милые сестрички!
Как вы думаете, кто и кого приветствовал подобным образом?
Не ломайте голову — вы никогда не догадаетесь. Это приветствовали розовые крупные Картофелины новые резиновые Калоши.
— Как мы рады встрече с вами, милые сестрички! — перебивая одна другую, кричали круглолицые Картофелины. — Какие вы красивые! Как вы ослепительно блестите!
Калоши, пренебрежительно посмотрев на Картофель, затем надменно сверкнув лаком, довольно грубо ответили:
— Во-первых, мы вам никакие не сестры! Мы резиновые и лаковые.
Картофелины, потрясенные высокомерием Калош, умолили. Зато вместо них стала говорить Трость.
Это была весьма уважаемая Трость ученого. Она, бывая с ним всюду, очень много знала. Ей пришлось походить с ученым по разным местам и повидать чрезвычайно интересные вещи. Ей было что рассказать другим. Но по своему характеру Трость была молчалива. Именно за это ее и любил ученый. Она не мешала ему размышлять. Но на этот раз Трость не захотела молчать и, ни к кому не обращаясь, сказала:
— Бывают же такие зазнайки, которые, попадая всего лишь в переднюю столичной квартиры, задирают носы перед своей простой родней!
— Вот именно! — подтвердило Драповое Пальто. — Так и я могло возгордиться моим модным покроем и не узнать своего родного отца — тонкорунного барана.
— И я, — сказала Щетка. — И я могла бы отрицать свое родство с той, на хребте которой я росла когда-то щетиной.
На это легкомысленные Калоши, вместо того чтобы задуматься и сделать необходимые для себя выводы, громко расхохотались.
И всем стало ясно, что они не только мелки, надменны, но и глупы. Глупы!
Трость ученого, поняв, что с такими гордячками церемониться нечего, сказала:
— Какая, однако, у Калош короткая память! Ее, видимо, затмил их лаковый блеск.
— О чем ты говоришь, старая суковатая палка? — стали защищаться Калоши. — Мы все очень хорошо помним.
— Ах, так! — воскликнула Трость. — Тогда скажите, сударыни, откуда и как вы появились в нашей квартире?
— Мы появились из магазина, — ответили Калоши. — Нас там купила очень милая девушка.
— А где вы были до магазина? — снова спросила Трость.
— До магазина мы пеклись в печи калошной фабрики.
— А до печи?
— А до печи мы были резиновым тестом, из которого нас слепили на фабрике.
— А кем вы были до резинового теста? — допрашивала Трость при общем молчании всех находившихся в передней.
— До резинового теста… — слегка заикаясь, отвечали Калоши, — мы были спиртом.
— А кем вы были до спирта? Кем? — задала Трость последний, решающий и убийственный вопрос высокомерным Калошам.
Калоши сделали вид, что они напрягают память и не могут вспомнить. Хотя та и другая отлично знали, кем они были до того, как стать спиртом.
— Тогда я напомню вам! — торжествующе объявила Трость. — До того, как стать спиртом, вы были картофелинами и росли на одном поле и, может быть, даже в одном гнезде с вашими родными сестрами. Только вы росли не такими крупными и красивыми, как они, а мелкими, плохонькими плодами,
Трость умолкла. В передней стало очень тихо. Всем было очень неприятно, что эта история произошла в квартире, где жили очень хорошие люди, которые относились с уважением к окружающим.
Мне больно рассказывать вам об этом, тем более что Калоши не попросили извинения у своих родных сестер.
Какие мелкие бывают на свете Калоши! Фу!..
Про два Колеса
В одном новом велосипеде жили-были два Колеса. Переднее и Заднее — ведущее и ведомое. Так как ведущего от ведомого отличить иногда очень трудно и на этой почве нередко возникают споры, велосипедные колеса тоже заспорили.
— Если я двигаю велосипед, если я его веду, значит, я и есть ведущее колесо.
Переднее Колесо на это резонно отвечало:
— Где видано, чтобы ведущий шел позади, а ведомый — спереди? Я качусь первым и веду тебя по моему следу. Значит, я и есть ведущее колесо.
На это Заднее Колесо приводило в пример пастуха с баранами:
— Когда пастух гонит баранов, он тоже находится позади, но никто не скажет, что бараны ведут пастуха, а не он их.
— Если ты позволяешь себе сравнивать меня с животными, — возмущалось Переднее Колесо, — то не лучше ли представить себе осла, который, идя на поводу за хозяином, стал бы утверждать себя ведущим, а хозяина ведомым?
— Как тебе не стыдно! — взвизгнуло на повороте Заднее Колесо. — Это нелепое сравнение по внешнему сходству. Я, изнашивая преждевременно мою шину, привожу тебя в движение. А ты бежишь налегке. На холостом ходу. Да еще виляешь, куда тебе вздумается, и при этом называешь себя ведущим колесом.
— Перестань говорить глупости! — снова возразило Переднее Колесо. — Я не виляю, куда мне вздумается. Я веду тебя, выбирая лучшую дорогу. Я первым принимаю на себя толчки и удары. Моя камера в проколах и заплатах. Кому бы нужно было твое прямолинейное, ограниченное движение, если бы не мое лавирование? Я веду тебя! Я! — кричало, дребезжа щитком, предохраняющим от грязи, Переднее Колесо. — Без меня нет велосипеда! Велосипед — это я!
— Тогда отвинтись и катись! — предложило Заднее Колесо. — Посмотрим, каким будет твое качание без моих усилий… Посмот… — не договорило оно, свалившись набок, потому что в этот миг Переднее Колесо отвинтилось и покатилось в одиночку…
Оно катилось метр, два, три… тридцать метров, а затем тоже свалилось набок.
Пролежав так некоторое время на обочине дороги, Колеса поняли, что без ведущих колес нет движения, как и без ведомых.
Они убедились на собственном опыте, что ведущим и ведомым быть одинаково трудно и одинаково почетно даже в таком простейшем колесном объединении, как велосипед, не говоря уже об автомобиле, поезде, а также о более сложных содружествах других колес, шестерен, маховиков и прочих деталей, составляющих единое целое в разумном и сознательном взаимодействии всех для успешного продвижения.