Сегодня, мама!
Шрифт:
Скверные у нас оказались знания истории. Мы со Стасом совсем забыли про ташкентское землетрясение 1966 года. И высадили Хайлине – свою будущую маму – прямо накануне первого подземного толчка. Ох и испугалась же она! Но в итоге землетрясение сыграло ей на руку. После такой трагедии никто не удивлялся маленькой девочке без документов, в странной одежде и ни слова не говорящей по-русски. А нашли ее как раз русские спасатели. Решили, что она узбечка из дальнего кишлака, только накануне приехавшая в Ташкент и оставшаяся без родителей. Маму определили
Потом мама выросла, поступила в институт археологии: все-таки к своему времени поближе. Бластер всегда надежно прятала, помнила наказ Шидлы: применять лишь в крайнем случае, а лучше – не применять. Потом с папой познакомилась, после института они поженились. Ну, в общем, и мы скоро появились. Но мама тогда еще ничего не подозревала. А нас назвала в память о своих спасителях – то есть о нас же. А потом, когда пару лет назад мы пошли всей семьей фотографироваться, мама глянула на фотографию – и обомлела.
Узнала нас. Что делать, пришлось ничего не говорить, но заставлять учить древнеегипетский. Мама сказала, что с тех пор она нас еще больше полюбила: и как детей, и как спасителей, и как настоящих старых друзей. Все хотела папе рассказать правду, но боялась, что папа не поймет. К тому же и парадоксы какие-нибудь из этого могли получиться.
Когда папа рассказал о «космическом корабле», мама заподозрила, что это и есть машина времени. Перепугалась, достала муми-бластер. Ночью спала плохо, а когда, проснувшись, увидела, что нет ни папы, ни нас, все поняла и пробралась в музей следом. И очень кстати.
Разгром в музее, конечно же, вызвал переполох. Но все списали на какого-то пьяного хулигана. А папа с мамой добровольно вызвались ликвидировать последствия разгрома, чем заслужили похвалу Ленинбаева. И премию получили, только она вся ушла на покупку новой одежды для меня со Стасом.
Зато за прекрасную реставрацию мумии фараона маму послали на конгресс археологов в Египет. И там она вызвала всеобщее удивление, свободно разговаривая на древнеегипетском и легко читая самые каверзные надписи на пирамидах. На следующий год опять приглашают. Может, и мы со Стасом присоединимся… Хотя что нам этот Египет – мы его как свои пять пальцев знаем. Вот в Антарктиду нам в последнее время хочется смотаться, потому что мы увлеклись биологией и изучаем особенности яйцеоткладывания пингвинов.
Но это уже другая история.
А папа отреставрировал Шидлу. Точнее, он покрыл его толстым-толстым слоем бронзовой краски, прикрепил к каменной подставке. А еще написал научную работу, где высказал блестящую версию о том, что летающие тарелки – машины времени из
От Шидлиной гривы папа втайне от нас отрезал прядь волос. Спрятал ее в медальончик и носит на груди. Мы знаем, но молчим. Все-таки это мы у папы из-под носа космический корабль увели.
Браслеты-регенераторы мы с фараона сняли и все по очереди надевали. После этого у папы выправился сломанный в детстве нос, мама перестала чихать на тополиный пух, а Стас не то что пиво, кефир больше пить не в состоянии. (Говорил же я ему – алкоголиком становишься!) А у меня… Ну это, вообще-то, дело личное.
А потом мы муми-бластер и браслеты замуровали в подставку, прямо под лапами Шидлы. И тонкими цепочками привязали к лапе. Представляете: Шидла оживает, слезает со своей подставки, а у него на лапах болтаются наши браслеты и оружие. Папа все настаивал, что нужно ему еще письмо оставить, мол: «Живите дружно, не воюйте, с людьми дружите…» Но мы его переспорили. Потому что были в будущем и знаем: они там серьезно ссориться не умеют. Если самая страшная их диверсия – взрыв цистерны с валерьянкой, а любого убитого можно с помощью браслета оживить… Ну какие тут могут быть войны?! К тому же и Шидла теперь к людям по-другому относится, а он у них – авторитет.
Стас долго грустил по Кубатаю. Последнюю память – фотографию – и ту египтяне отобрали. Порой проснусь ночью, а Стас во сне ворочается и бормочет: «Кубатай, можно мне с тобой в разведку?» И семечки полюбил щелкать. Я над ним не смеюсь – это еще не самая опасная привычка, которую он мог у генерал-сержанта перенять.
А я вот стал языки разные изучать. Помимо русского, древнеегипетского и всеземного-венерианского, которыми владею свободно, могу со словарем читать по-английски и торговаться на базаре по-узбекски. Это меня мама научила. Я специально на базары хожу, тренируюсь. Думаю начать изучать голландский – вдруг и в самом деле в Антверпен поедем? Тяжело, конечно. Как Смолянин говорил: труд, труд и труд.
Правда, он еще уши себе расширил, а наша медицина до этого пока не дошла. Я знаю, я узнавал.
С мамой нам теперь куда легче общаться. Вот заставляет она нас со Стасом вечером ноги мыть, а я на нее посмотрю и говорю:
– Лина, ты пользуешься тем, что взрослая, и тиранишь нас!
Мама сразу теряется, гладит нас по голове и отпускает спать с немытыми ногами. Класс!
Вот вроде и все. А! Котенка безымянного мы назвали Шидлой! Он уже подрос, стал умным и носить имя Валька отказывается наотрез. А когда совсем взрослым станет, мы его перекисью обесцветим. Чтобы совсем на сфинкса стал похож.
Вот. Теперь все.