Секира Перуна
Шрифт:
«Что это со мной?» – успел удивиться он и до боли сжал кулаки, не подчиняясь тому темному страшному чувству, что пыталось проникнуть в душу, сводя с ума и разрушая саму его личность.
Боль немного привела в чувство, и Глеб как нельзя более ясно осознал противоестественность происходящего. Должно быть, над ними властвует злой морок. Вон даже Семен Николаевич поддался ему, и глаза его так же пусты и ужасны… «Как у меня полминуты назад», – осознал Глеб и взглянул на друга.
Северин был мертвенно-бледен. И его покинуло обычное самообладание. Парень пятился, зажимая руками уши, а в глазах стоял ужас. Наверное, единственная осмысленная гримаса в этом лесу. И, что страннее всего, именно он,
– Это он виноват! – звучало в ушах у Северина. Крик все креп и креп, превращаясь в смертоносный смерч.
– Это они во всем виноваты! Это оборотники! Я сам видел, как они, все трое, задрали мою корову!
Деревенские жители подступали к дому. У женщин в руках чадили факелы, у мужчин были вилы и топоры. Лица искажены и в отблесках огня кажутся совсем чужими, страшными.
Отец стоит на крыльце. Бледный, с плотно сжатыми губами. В руке зажато ружье, и Северин ясно видит, как побелели его намертво сжатые вокруг приклада пальцы.
– Люди! Опомнитесь! Что же вы такое говорите?! – бьет по ушам крик матери.
– Убить эту суку! Это она растерзала моего ребенка! Моего сыночку! Убить ее!
Северин со страхом смотрит в белые от злобы глаза этой еще не старой женщины. Он слышал, что ее сын, Борька, убежал в лес и пропал. К несчастью, деревенские сами пытались найти мальчика, отец Северина узнал об этом лишь на третий день после исчезновения ребенка. Именно он нашел его в овраге, увы, уже мертвым. Тело было истерзано дикими зверями, а лицо оказалось изгрызенным до такой степени, что и не узнать. У женщины горе, но зачем же оборачивать его против других, зачем искать виновного в своих несчастьях?!
– Смерть им! Смерть! – набирая силу, звучит со всех сторон.
– Ну-ка, угомонитесь! – орет отец, перекрывая рев толпы.
Он несколько раз палит в воздух, надеясь отрезвить начисто лишившихся рассудка людей, и в этот момент Северин вдруг необычайно ясно понимает: отец никогда не выстрелит в человека. И деревенские проснувшимся древним инстинктом тоже отчетливо понимают это. Из глоток вырывается, нет, даже не крик – вой!
– Жги их нору! Убивай этих оборотней!
Подожженный со всех концов дом ярко вспыхнул в наползающих сумерках.
– Люди-и-и! Где ваша человечность! – снова закричала мать.
Но людская волна уже накатывалась на них.
Отец изо всех сил толкнул жену и сына в сторону.
– Бегите! – закричал он страшным сорванным голосом.
И исчез в воющей толпе, бурлящей, как котел. Иногда мелькал приклад ружья, которым отец оборонялся, используя как дубинку. Отец никогда бы не выстрелил в разумное существо. Он, постоянно приносивший в дом то оставшихся без мамы зайчат, то раненых лисичек, то выпавших из гнезда едва оперившихся птенцов, – он как никто другой дорожил чужой жизнью и сейчас щедро расплачивался за это собственной кровью. Счет за добро предъявлен и оплачен.
Мама кричала что-то. Пыталась броситься
– Избавимся от волка, потом разберемся с этой сукой! – крикнул кто-то.
Кто – уже и не разобрать. Все – на одно лицо, на один чужой, звериный голос. Хуже, чем звери. Звери убивают либо чтобы насытиться, либо защищаясь. Эти – ради самой крови.
То, что отца больше нет, Северин понял как-то сразу. Моментальная боль и – отчаянная, бездонная пустота. Люди отступили, оставив в центре поляны одинокое темное тело, в котором уже никак нельзя было признать высокого, веселого, пышущего здоровьем человека.
Дом уже догорал, чернея, словно скелетом, обнажившимися стропилами.
– Посмотрите! Вон их волчонок! Хватай его! Хватай!
Люди надвигались со всех сторон. Их было много. Северин не узнавал вроде бы знакомые лица. Они казались страшными масками, и на каждой из них он читал слово «смерть».
– Беги, сынок! Беги! – зазвенел в ушах истошный крик матери.
– Хватайте его! Не дайте уйти!
– Беги-и-и!
– Северин! – Глеб потряс друга за плечо.
Тот дернулся, отпрянул и затряс головой, словно пытаясь пробудиться от кошмара.
Вокруг было действительно жутко. Засохшая ель, поросшая ржаво-бурым лишайником, казалась забрызганной кровью. Где-то вдали заохоло-захохотало, закачались вершины высоких деревьев.
– Северин, очнись же!
Кто-то из студентов схватил тяжелую суковатую ветку и, орудуя ею, точно дубиной, бросился на Северина.
К счастью, тот уже вышел из своей странной прострации и ушел из-под удара, вывернулся из рук девушки, пытавшейся поймать его за воротник.
– Глеб! Это лесной хозяин! Его проделки! – крикнул он, уклонившись от рук Ани, пытавшейся дотянуться и расцарапать ему лицо.
Глеб тоже думал примерно так же. Повезло им, однако. И банник, и леший… только кикиморы для полноты счастья не хватает. А то и самой Бабы-яги, как бы сказала Динка, андеда эпического уровня.
Только Глеб это подумал, как увидел, что воздух дрогнул, и перед парнем, словно наслаиваясь друг на друга, замелькали картины: вот двое мужчин с топорами пытаются срубить дерево, но, обезумев, убивают друг друга, заливая эту самую поляну своей кровью; вот девушка в сарафане и с лукошком – она мечется между деревьями и в конце концов тонет в болоте; вот неопрятный мужик, по виду разбойник, пытается догнать убегающего от него человека, но сам оказывается в ловушке и погибает, наткнувшись на толстый сук; вот немецкий офицер в изрядно потрепанной и грязной форме времен Второй мировой войны что-то кричит, пуская в небо автоматные очереди, по всему видно, что он совершенно обезумел. И боль, и кровь, и смерть, и отчаяние… и нет этому конца – картинка за картинкой.
– Ненавижу! Я тебя ненавижу! – лицо Александры было искажено бешенством до такой степени, что Глеб едва узнавал ее.
– Саша! Успокойся! – пытался докричаться он.
Но она не реагировала. Глеб едва уклонился от тяжелой пощечины, перехватил тонкие руки девушки.
Та вырывалась, кусалась и царапалась.
Что же это такое?! Что за помрачение!
Глеб помнил, что предания гласят, будто выбраться из леса, когда водит кругами сам леший, можно только вывернув всю одежду наизнанку. И больше, как будто, нет против лешего средства. Разве что прибегнуть к помощи Ярилы-солнца или его отца Велеса.