Секрет долголетия
Шрифт:
— Ну, друзья, — тихо сказал Шмая, — сейчас нам будет весело…
Данило Лукач покачал головой, укоризненно бросил:
— Помолчи, разбойник… Не до шуток!.. Кажется, попали мы, как кур во щи. Будем держаться дружно. Один за всех, все за одного…
— Только так, — подтвердил Шмая и, с ненавистью взглянув на приближающихся палачей в черных касках, сделал шаг вперед:
— Сядем. Пусть не думают, гады, что мы перед ними будем стоять навытяжку. И не смотрите в их сторону…
Глава
ВИЛЬГЕЛЬМ ШИНДЕЛЬ СОВЕРШАЕТ ПОДВИГ
Судя по тому, как обер-ефрейтор Вильгельм Шиндель ехал на мотоцикле, забрызганный с ног до головы липкой грязью, сразу можно было заключить, что он не принадлежит к числу знаменитых мотоциклистов. К тому же и он и его спутник были основательно под градусом, о чем свидетельствовали их багровые лица.
Мотоциклы швыряло из стороны в сторону, и обер безбожно проклинал русский дождь, грязь и дороги. Все здесь было не по душе обер-ефрейтору Вильгельму Шинделю.
До стада он так и не доехал. Шагах в пятидесяти оба немца двинулись пешком, не выпуская из рук автоматы.
— Русс капут! Хенде хох! — пискливым голосом крикнул обер, не без страха поглядывая на людей, сидевших у костра и настороженно смотревших мимо него.
Через минуту обер, длинный, костлявый белобрысый немец в больших очках на остром носу, направился к костру. Он остановился в нескольких шагах от людей, широко расставив ноги и высоко задрав голову, словно был по крайней мере фельдмаршалом, а не заурядным обер-ефрейтором хозяйственной команды, получившим строжайший приказ: захватывать на дорогах стада, гурты скота, которые гонят на восток, и возвращать их назад — цурюк.
Обер-ефрейтор стоял, презрительно глядя на людей, и вдруг раскричался: почему, мол, эти русские «швайне» не становятся «смирно» перед чистокровным арийцем, победителем?..
Обер был вне себя от возмущения. Он кричал, топал ногами и наконец поднял автомат, угрожая всех перестрелять.
Безоружным пастухам и погонщикам не оставалось ничего другого, как подняться с места.
Немец медленно раскачивался на длинных ногах, желчно посматривая на пастухов, куривших цигарки с таким видом, будто прибытие сюда обер-ефрейтора Третьего рейха Вильгельма Шинделя не имеет к ним никакого отношения.
Обер все еще не мог прийти в себя после тряски по этой разбитой дороге, кажется, вытряхнувшей из него все внутренности. Помимо того, что он был зол на пастухов и готовился выместить на них всю свою злость, в нем кипела ярость еще и по другому поводу. Его подчиненный, пожилой тучный солдат с пышными усами, вместо того, чтобы стоять как вкопанному и охранять персону обера от всяких неожиданностей, уже роется в вещах, лежащих на подводе, перебирая женские трусы, башмаки и всякое тряпье…
Однако обер не счел удобным делать выговор своему подчиненному в столь ответственный момент, когда он должен говорить с русскими «швайнами», которых он победил и которым он должен показать силу и
Сперва, когда Шмая встретился взглядом с мертвым глазком автомата обера, внутри у него будто что-то оборвалось. И тут же его охватило странное безразличие ко всему окружающему и к самой жизни. «Что ж, гад, — подумал он, — у тебя в лапах оружие, стреляй. Что я могу поделать, безоружный?» Но так просто уходить из жизни нашему разбойнику все же не хотелось. И, поправив на голове фуражку, он проговорил:
— Мы простые люди, гражданские, и не имеем понятия, как надо стоять перед таким высоким начальством…
Обер презрительно взглянул на Шмаю, состроил дикую рожу, показал ему язык. Потом перевел пьяные, осоловелые глаза на Данилу Лукача и свирепо гаркнул:
— Юде?
Данило Лукач удивленно взглянул на пьяного обер-ефрейтора, не понимая, чего тот от него хочет. Но за него ответил Шмая:
— Нет, герр начальник, Данило Лукач не юде… Христианской веры человек. Хоть у нас в стране это давно уже не имеет значения, — все у нас равны, — но Данило не еврей…
— Врешь, швайн, все евреи носят такие бородки! Все они смуглые, как он! Не ври! Всех вас перестрелять надо!..
С нашего разбойника семь потов сошло, пока он разъяснил оберу, что среди них нет евреев — все, мол, советские люди, а его старый друг, пасечник Данило Лукач, вовсе не принадлежит к еврейской нации. А что касается бороды, то он уже давно в пути и ему некогда было сходить к парикмахеру. К тому же, справедливости ради, надо сказать, что у самого обера точно такая же бородка, как у Лукача, тем не менее это не мешает ему быть чистокровным арийцем…
Шифра стояла возле Шмаи, надвинув косынку на глаза, и с ужасом следила за обером и его солдатом, который уже разбросал на подводе все ее имущество.
— Русс капут! Юде капут! Коммунисты капут! Все капут! — кричал обер-ефрейтор так, точно выступал перед огромной толпой людей где-то на площади. — Вся эта земля, шахты, заводы будут принадлежать Третьему рейху, а хозяйничать здесь будут люди чистой расы. Кто осмелится поднять голос, тому паф-паф, капут…
Обер засмеялся, а глядя на него, загоготал солдат, который, оставив в покое Шифрины тряпки, исступленно набросился на сметану и творог в бидонах. Он ел с такой жадностью, что даже не заметил, как измазал себе все лицо, усы, даже уши.
Такой неприглядный вид солдата «великой Германии» вывел обера из себя. Он сердито крикнул усачу что-то вроде того, чтобы тот прекратил это свинство. Его начальник ведет с этими руссами такой серьезный разговор, а он, мол, портит все дело…
И все же обер куражился и очень строго спросил у пастухов:
— Нах Вольга, нах остен гнали скот?
— Никак нет! — ответил не задумываясь Шмая. — Тут очень хорошие пастбища… И дом наш неподалеку… Вот и пасем здесь скот…
— Цурюк! Цурюк, швайне! Нах Дойчланд! Нах Дойчланд! — брызгал слюной обер-ефрейтор. — Почему стоите, как остолопы? Быстро поворачивайте гурты назад! Нах Дойчланд! Нах Германия! Понял?