Секрет государственной важности
Шрифт:
— Почему пароход еле ползет, как старая кляча? — едва переступив порог, услышал он тонкий начальственный голос. — Я всегда думал, что вы настоящий механик…
Для маленькой фигурки капитана кресло было чересчур широким.
— А я всегда думал, что вы умеете держать себя, Оскар Казимирович… — огрызнулся стармех. — Почему вы разговариваете со мной таким тоном? — Он гордо поднял голову с копной серебряных волос.
— Прошу вас, Николай Анисимович, — спохватился Гроссе, — я не хотел обидеть, прошу садиться. В это тяжелое время мы не должны ссориться.
Ничего не ответив, Фомичев осторожно опустил громоздкое тело на ковровую раскладушку,
— Мы опаздываем, Николай Анисимович, — беспокойно шевелился в кресле капитан. — Я имею самый строгий приказ, — он возвысил голос, — личный приказ его превосходительства господина Меркулова. Еще вчера мы должны были быть на месте… Должны. А мы едва прошли полпути. Поймите, мы на войне и с нас требуют, как с солдат. Пока мы тут шлепаем, проклятые партизаны могут улетучиться.
Из клетки, окрашенной под серебро, послышалось хлопанье крыльев и писк. Капитан вскочил.
— Моя канареечка, моя птиченька… Она хочет пить, я совсем забыл тебя, — засюсюкал Гроссе. — Извините, Николай Анисимович. — Капитан вынул из клетки фарфоровое блюдечко, сполоснул его под умывальником, налил воды.
— Наказывать партизан не входит в мои обязанности, Оскар Казимирович, — сказал стармех, следя за хлопотами капитана. — Должен вам сказать, — помолчав, продолжал он, — на пароходе творится что-то непонятное: то одно, то другое…
— Вы погубите бедную птичку, — замахал руками капитан, увидя, что Фомичев разминает папиросу. — Я сам выхожу курить на палубу!
Механик пожал плечами и сунул папироску за ухо.
— Мы, как вам известно, чуть не остались без пресной воды, — пододвинулся он к капитану вместе с раскладушкой; изрядно изрытое оспой лицо стармеха покраснело. — Кто открыл забортный клапан? Потом совершенно случайно удалось предотвратить взрыв котла. В лучшем случае посадили бы топки.
— Взрыв котла? Как это возможно-с, Николай Анисимович?! — воскликнул, заерзав, Гроссе. Его маленькие глазки впились в стармеха.
— Очень просто, — ответил Фомичев. — Краники водомерного стекла оказались закрытыми. Уровень воды держался все время на одном месте. Сначала я и это отнес к случайности… Относил до вчерашнего дня… Может быть, все же разрешите закурить?
— Оказался открытым клапан, оказались закрытыми краники… — бормотал Гроссе. Ничего не ответив стармеху, он вынес клетку с канарейкой в ванную и тщательно прикрыл дверь.
Фомичев привычно вытер чистой ветошью руки со следами давнего ожога, взял из-за уха папиросу и подождал, пока капитан не набьет свою трубку. Оба закурили.
Николай Анисимович прошел большую школу. На море он попал совсем еще мальчиком, долго плавал в учениках, потом кочегаром и машинистом. На военном флоте окончил классы машинных унтер-офицеров самостоятельного управления. Дослужился до кондукторов. Собственно, он получил права старшего механика долголетней службой и неиссякаемым усердием. И вот теперь, когда скоплен небольшой капиталец, построен уютный дом на Первой речке, появились большевики и каким-то образом оказались врагами многих капитанов и старших механиков. С большевиками Николаю Анисимовичу самому встречаться не приходилось, а многочисленные крикуны из других партий, выходцы из круга его знакомых, таких же обеспеченных людей, как сам, порядком задурили ему голову. Первое время Фомичев прислушивался к эсерам, потом к меньшевикам, затем его сердце
В прошлом году Николай Анисимович был избран в Народное собрание, немало гордился своим депутатством. Как же, член парламента! Он поначалу и вправду воображал, что представляет народ и решает судьбы государства. Он не пропустил ни одного заседания.
В прошлом году белоповстанцы двигались на север и брали город за городом — казалось, наступил перелом. Однако успех был временным. Народоармейцы под командованием Василия Блюхера в тяжелейших условиях зимней стужи остановили белые войска под Волочаевкой и погнали их к морю. Каппелевцев спасли японцы: они задержали натиск красных войск.
Тут и пошли недоразумения. Народное собрание, под давлением местной буржуазии, попыталось ограничить власть братьев Меркуловых.
Глухая борьба велась долго и настойчиво. У Меркуловых нашлись сильные покровители. Сам Фомичев с трибуны порядком накричался в его защиту и поссорился со многими друзьями.
Меркуловы решили собрание распустить.
Вот тут Николай Анисимович и заколебался. Несогласные депутаты 31 мая обосновались в бывшем адмиральском доме на Светланке и решили сопротивляться. На чрезвычайном заседании постановили свергнуть меркуловское правительство, арестовать братьев и взять всю полноту власти на себя. Но Меркуловых арестовать не удалось; возникло двоевластие.
Генерал Молчанов взял сторону Народного собрания. Генерал Глебов и контр-адмирал Старк, командующий сибирской флотилией, поддерживали Меркуловых. По Владивостоку прошел слух, что и японцы им помогают. Николаю Анисимовичу очень не понравилось это японское заступничество.
Затянувшаяся борьба держала всех в напряжении. Депутаты Народного собрания чувствовали себя как в мышеловке. Меркуловы пустились во все тяжкие. Однажды на глазах Николая Анисимовича к зданию, где заседал совет управляющих, неожиданно подъехала городская пожарная команда, как бы для тушения пожара. Пожарниками оказались переодетые добровольцы из отряда генерала Глебова. Они хотели арестовать министров. Маскарад был своевременно обнаружен, и «пожарники» получили отпор от охранявших здание каппелевцев. А на следующий день губернатор Владивостока депутат Густов был избит глебовцами. В помещение Народного собрания бросили бомбу, был убит солдат-охранник.
А в церквах служили молебны о чудесном избавлении то одного, то другого Меркулова. Потом Дитерихс выполз, как змей из хвороста, и еще больше запутал положение. Меркуловцы пошатнулись было, но неожиданно опять остались у власти.
Механик Фомичев, как ни тужился, ничего не понял в этой катавасии. Он был против большевиков, и баста. А тут противники красных открыто и втихую грызли друг друга. Он плюнул на политику и ушел из Народного собрания.
Подействовало и то, что последние месяцы его закадычный друг машинист Безбородов, всегда покладистый и уважительный, стал сторониться Фомичева. О причине охлаждения машинист деликатно умалчивал, но Николай Анисимович догадывался: его взгляды были чужды Безбородову.