Секрет государственной важности

Бадигин Константин Сергеевич

— Ребята говорили, кабы оружие… С голыми руками не повоюешь, — жалостливо произнес буфетчик.

— Найдем оружие, — твердо сказал Великанов. — Пусть поторопятся.

Евграф Спиридонович почтительно посмотрел на Федю.

— Ишь ты… Ну, пойду, с богом… — Он с кряхтением поднялся.

— И одежду хоть какую пусть мне захватят, на ноги что-нибудь! — крикнул ему Федя вдогонку.

Великанов опять ругал себя за то, что сказал о пушнине капитану Гроссе. Но тот так искренне держался — трудно было не поверить. И вот через час совершил предательство… Ради чего? Сыротестов убил машиниста, старого ороча. Эта Веретягииа, от которой ему, капитану, пришлось

бежать… Советская власть стоит на пороге, Оскар Казимирович все это знает. И все забыл, ослеп и оглох, как услышал об этих мехах, о долларах… «Ах ты шкура, тоже разбогатеть захотел! — Федя до боли свел брови. — Ну ладно же, больше ты меня не разжалобишь! Захотел в одну компанию с поручиком, японцем и проповедником — так и запомним. А сюда явитесь, господин Гроссе, — я вас встречу».

Встречать, наверно, придется с оружием. Надо протереть его. Федя порвал капитанскую наволочку на лоскуты, решительно прошел в буфет и открыл люк в подполье.

* * *

Держась берега, Евграф Спиридонович семенил частыми, мелкими шажками. Туман, казалось ему, редел. Справа на крутогорье стали хорошо заметны кустарник и стволы корейского кедра. Путь неудобен. В накатанной полосе прибоя встречались и ровные песчаные участки, но чаще берег был завален крупной галькой, валунами, и Евграфу Спиридоновичу приходилось карабкаться и прыгать с камня на камень.

Оступившись на скользких водорослях, старик подвернул ногу.

Один из черных камней, преграждавших дорогу, в тот самый момент, когда Евграф Спиридонович хотел вскочить на него, вдруг зашевелился и быстро пополз к морю. Буфетчик схватился за сердце. Камень с шумным всплеском свалился в воду и обдал Евграфа Спиридоновича холодными брызгами. Присмотревшись, он заметил в воде усатую морду. «Сивуч, чтоб тебе!» — погрозил буфетчик зверю, напугавшемуся больше, чем человек. Две каменушки, перед там как взлететь, долго будто бежали по поверхности моря, хлопали крыльями по воде, волоча красные лапки.

На полпути встала скала, все в трещинах и с острыми ребрами. Евграф Спиридонович вспомнил, что обойти ее можно только вброд, морем, а раздеваться ему не хотелось. Как и тогда, идя на пароход к Феде, он с кряхтением вскарабкался на скалу. Еще труднее был спуск.

За скалой густой кустарник, а то и лес подступал к самой воде. Пришлось пробираться сквозь гущину. Он весь промок в обильной росе. Часто встречались высокие кусты шиповника с яркими цветами и зелеными шишечками. Цветы пахли сладким. Возле смородинника старик решил отдохнуть. Присев на валун, он стал отбирать ягоды поспелее.

Только-только поднявшись, буфетчик услышал отчаянный вскрик какой-то зверюги и возню — где-то совсем близко. Сделав несколько шагов, он наткнулся на виновницу шума, росомаху. Она подняла морду от внутренностей только что убитой кабарги и, рыча, оскалилась. Евграф Спиридонович опрометью бросился в сторону леса.

«Все равно, — подумал он, отдышавшись, — выйду и лесом к речке, а по ней спущусь к морю». Команда «Синего тюленя» жила по-прежнему на берегу, в палатках. Мошкары на открытом месте меньше, да и привольнее — не все на глазах у начальства.

Евграф Спиридонович шагал и шагал, лес делался все гуще, идти стало труднее, а реки все нет. Да и туман не думал редеть; взошло солнце, а стало лишь чуть светлее. «Наверно, я из-за этой росомахи круто в сторону взял», — подумал буфетчик. Он остановился, прислушался. Кругом тишина, ничего не видно. Старик нерешительно повернул, как ему казалось, в сторону моря. Но в тумане направления

обманчивы. Будь Евграф Спиридонович лесным жителем или охотником, он нашел бы дорогу, ориентируясь по многочисленным приметам. Но он всю жизнь провел на пароходах, копаясь в посуде или в судовом белье. А попробуй пойми что-нибудь в тайге… Ноги старика подгибались от усталости и страха заблудиться. То вдруг ему казалось, что из тумана вылезает крылатое чудище… Только рядом различишь: оказывается, это огромный корень, вывороченный вместе с пластом земли… Евграф Спиридонович особенно боялся диких кабанов, о которых много наслышался.

О колючий кустарник он разорвал одежду. Недаром говорят: «На всякий сучок есть свой клочок». Буфетчик еще раз остановился, решая, куда держать дальше. Почувствовав зуд, он с омерзением вытащил вцепившегося в шею клеща.

А вокруг безмолвный, темный лес. Вдруг между искривленных дуплистых стволов ему почудился иной свет. Пожалуй, это костер, расплывшийся в тумане мутным оранжевым пятном.

Буфетчик, не разбирая дороги, ринулся к нему.

Да, это был костер. И люди. Огонь горел на небольшой лужайке. На вертеле жарилось несколько лососевых половинок без костей. Вокруг расположились орочи. Лица у всех олив-ково-бронзовые, скуластые. Узкие, чуть скошенные глаза. Трое курили трубки с длинными чубуками. Сидели молча, как и подобает мужчинам. Появление Евграфа Спиридоновича не вызвало среди них никакого движения.

— Добрый день, мужички, — сказал буфетчик, опасливо оглядываясь, — желаю здравствовать.

Самый старый из орочей поднялся и подошел к Евграфу Спиридоновичу. На нем были узкие штаны с кожаными наколенниками, русская рубаха и войлочная шляпа с короткими полями.

Второй, помоложе, обгорелой палкой пошевелил в огне. Костер затрещал и вспыхнул жарче. Сиреневый дым, смешиваясь с туманом, медленно поднимался к небу.

Поздоровавшись, старик ороч назвался:

— Илья Бизанка.

Потом он подвел буфетчика к длинному деревянному корыту. В нем лежало мертвое тело, завернутое в цветные тряпки. Голова обложена сухим мхом. Взглянув в лицо покойника, Евграф Спиридонович признал того старика, что приходил к ним в избушку выпить чаю… Только сейчас лицо его было строже — как маска. Припухшие коричневые веки закрыты.

— Чочо Намунка, — скорбно сказал старый ороч, — наша старшинка, шибко хороший люди… Русский поп крестил. Николай называй… Царь медаль подари. — Она лежалатеперь на груди покойного.

Кроме медали, в гроб положили трубку, нож в деревянных ножнах и кисет, украшенный бусами.

Бизанка трубку не вынимал изо рта и говорил поэтому неразборчиво:

— Однако офицер-поручик стреляй… бах-бах, — старик поднял руку, будто держа револьвер, — пуля сюда попади. — Он показал, куда попала пуля. — Один русский люди, — продолжал Бизанка, — говори офицер: «Плохо, плохо твоя делай, зачем старика стреляй?» Офицер худой люди, что хочу делай, два люди убивай. Плохо, шибко плохо.

Он перешел на совсем невнятное бормотание, причмокивая и качая головой.

— Правильно ты говоришь, — согласился Евграф Спиридонович. — Наши моряки тоже недовольны офицером-поручиком. Федю, юношу нашего, хочет убить. Я вот бегу к своим, упредить, да заблудил в лесу…

— Намунка говори: Федя его из тюрьмы спасай. Федя капитан большой пароход… муку, сахар, табак мне подари, соболя не проси, — неожиданно для буфетчика сказал Бизанка и улыбнулся удивительно светло.

Впервые чувства сидящих у костра отразились и на их лицах. Один из них выбил пепел из трубки и произнес: