Секрет политшинели
Шрифт:
Последним выступает доцент Муратов. Он заканчивает свою пылкую речь словами: «До сих пор мы с вами, товарищи, изучали историю. А теперь мы будем ее делать!» Подъем был такой, что если бы тут же стали записывать добровольцев на фронт, все бы уже тогда стали ополченцами… Запись в ополчение тогда еще не началась, и мы вернулись в свои аудитории. Сессия продолжалась, но проблема «тройка – пятерка» разом потускнела. Впереди, это мы все-таки понимали, был другой, куда более грозный экзамен…
Теперь я знаю, как мы его выдержали. Двести десять ребят с одного только нашего курса пошли в ополчение. В живых осталось двадцать…
Пулеметчик Мишка Сипенко погиб под Лугой. Рядовой Мишка Адамович –
Разведчица-радистка Женя Дымогарова попала в руки к фашистам под Сиверской. Истерзанная полицаями, стояла она перед следователем Абвера. Ни посулы, ни угроза новых пыток не сломили ее. Она умерла, не проронив ни слова, не выдав никого из своих товарищей…
Я оборачиваюсь к студентам. Они все колдуют над своими ответами. Всех их я не раз видел на своих лекциях и в коридорах. Парни с длинными волосами. Девицы курят. Вот и сейчас перед каждой на столе лежит пачка сигарет. Я смотрю на них и думаю: «Что знают они, будущие историки, о своих предшественниках, сидевших в этой самой аудитории, о студентах сорок первого года, ставших солдатами и погибших за то, чтобы они могли прийти им на смену в эту аудиторию, учиться, радоваться жизни, солнцу, этому ласковому, безоблачному дню? Неужели ничего, кроме самых общих сведений, нескольких дат и цифр? Скорее всего, что так. Обидно, но что поделаешь…»
Я возвращаюсь от окна к столу и спрашиваю:
– Есть у кого-нибудь вопрос «Великая Отечественная война»?
Молчание. Никто из них не вытянул билет с этим вопросом.
– Сегодня, – говорю я, – двадцать второе июня. Не может ли кто-нибудь из вас рассказать без подготовки о начале войны, о битве за Ленинград?
– Ой! – выкрикивает одна из девиц. – Как же без подготовки?!
– А я уже подготовился по своему вопросу, – ворчит ее сосед.
– Позвольте мне, – говорит забившийся в самый угол паренек в очках.
Он встает, идет к столу, протягивает мне матрикул, садится. А я не сажусь. Отвечать будет он, но больше его взволнован я: что же я сейчас услышу?!
Он начинает говорить. Несколько общих фраз о вероломном нападении. О битве на границах… О всенародном подъеме… Говорит студент хорошо, кратко. А вот и конкретное.
– Лучшие части фашистского вермахта были брошены на Ленинград.
– Почему лучшие?
– Потому что в тот момент Ленинград был главной стратегической целью фашистского командования.
Я киваю головой, а юноша, набирая уверенность, продолжает говорить.
– За два года второй мировой войны вермахт еще не знал поражений. Ни горные хребты, такие, как Альпы и Карпаты, ни водные преграды, такие, как Маас, Рона, Дунай, Днепр, Днестр, Буг, Висла, Неман, служившие мощными рубежами сопротивления фашистам, не стали для них непреодолимыми препятствиями…
– Хорошо, – говорю я. – Только, пожалуйста, ближе к теме, к битве за Ленинград.
– В августе-сентябре сорок первого года фашистские полчища приблизились к Ленинграду. Перед ними лежала плоская, как стол, равнина. Ни горных хребтов, ни даже сколько-нибудь значительных высот, ни больших рек… Перед ними почти нет регулярных частей Красной Армии. На их пути дивизии наскоро обученных и снаряженных добровольцев и бригады сошедших на берег моряков…
Я слушал не перебивая. Мне досадно, что сидящие там, за столами, не слушают ответ своего товарища, а заняты посторонним делом… «Почему «посторонним»? – одергиваю я себя мысленно. – Они заняты своим делом, готовят ответы на свои вопросы… Нет, воистину я уже становлюсь стар и ворчлив».
– Путь на Ленинград открыт. В этом нет сомнения ни у фашистских заправил, ни у генералов, ни у рядовых солдат. Но вдруг происходит невероятное.
Я взволнован и восхищен ответом, но тем не менее говорю:
– Это не объяснение.
Тут я замечаю, что девицы перестали черкать на своих бумажках и усиленно шушукаются. Нашли время! Я делаю им замечание.
– Нельзя ли потише?
– Извините.
– Извините, Александр Семенович!
– Исчерпывающее объяснение случившемуся, – продолжает студент, – заключено в слове – ЛЕНИНГРАД! В этом имени слилось многое. Не стареющая с годами душа революции, ее размах, ее романтика и дисциплина. Двухсотлетние традиции непобедимой морской твердыни. Громадный промышленный и научный потенциал. Вершинный уровень культуры, высокий дух интернационализма, предельная ненависть к фашистам и беззаветный советский патриотизм. Все это, вместе взятое, и создало ту непреодолимую преграду, которая встала на пути врага. Все это слилось в душе каждого бойца-ленинградца. Да, именно так: здесь на пути врага встали не горы особой высоты, а люди высокого духа.
Я потрясен ответом юноши. Какой подарок! Я уже не вижу ни его длинных волос, ни его застиранных джинсов. Просто здорово! Интересно, откуда это он все вычитал?!
– Отлично, – говорю я. – Отлично. Скажите, пожалуйста, по каким материалам вы готовились?
– Как по каким? – удивленно вскидывает глаза паренек. – По конспектам ваших лекций, Александр Семенович. Только у вас в лекциях все это длинно очень… Я – покороче – по делу…
Паренек осекся и замолчал, с тревогой глядя на меня. Я не успеваю сказать ничего в ответ. Все три девицы вскакивают с мест и направляются ко мне. Вслед за ними поднимается и второй студент.
В руках студентки, которая идет первой, большой букет цветов.
– Вот, – говорит она, протягивая мне цветы. Потом все заговорили сразу:
– Это вам, Александр Семенович!
– Это от всей группы… Мы хотели после экзаменов…
– Но вот посоветовались и решили сейчас.
– Сегодня ведь двадцать второе июня. Ну и раз сейчас зашел такой разговор…
Я не знаю, что сказать, и бормочу:
– Спасибо… Спасибо… Как же это так – до окончания экзаменов… Да и вообще, зачем же?.. Садитесь, пожалуйста. Давайте продолжим экзамен. Спасибо…
Четверо садятся на свои места. Тот, что отвечал, протягивает матрикул. Я ставлю ему «отлично».
В это время открывается дверь, и входит Яшка Гривец. Впрочем, бывший знаток законов Хаммурапи теперь не Яшка, а Яков Анатольевич Гривец – декан нашего факультета. Хороший декан – строгий, но справедливый.
– Ну как они отвечают? – спрашивает он меня.
– Пока отлично. Надеюсь, что и дальше будет не хуже.
– А что это за цветы? Непорядок.
– Ничего, Яков Анатольевич, – успокаиваю я декана. – Это в честь сегодняшней даты – двадцать второго июня.