Секрет Юлиана Отступника
Шрифт:
unus — один (именительный падеж)
dei — бог (родительный падеж)
sepelit — захороненный/погребаемый (страдательный залог, третье лицо?)
Священник перевернул блокнот и зачем-то помахал им в воздухе.
— Учитывая то, что в латыни не существует никаких артиклей, я предположил бы, что это значит «Император Юлиан приказывает».
Лэнг кивнул.
— Да, но что именно? Не зная окончания, трудно понять, приказывает ли он кому-то, так сказать, сделаться обвиняемым или произвести какие-то действия с обвинительным
Фрэнсис соединил два слова чертой.
— Если он приказывает обвинить кого-то — возможно, царя иудеев, то с этим он опоздал на три столетия. Давайте все же исходить из того, что эта надпись имеет какой-то смысл.
Лэнг наклонился вперед.
— Ладно. Что происходит во дворце или с дворцом? Опять же, без окончания можно только гадать.
Фрэнсис взял шариковую ручку за конец, как указку.
— Я думаю, мы можем предположить, что слово «дворец» употреблено здесь не в именительном, не в дательном, не в косвенном и не в творительном падеже. К нему нельзя привязать ни один глагол, дворцы ничего не приказывают и вряд могут быть похоронены. Это значит…
В дверь коротко стукнули, и тут же в комнату, словно чертик из табакерки, просунулась тускло-седая женская голова.
— Отец, через пять минут начинается вечерня. — Тут женщина увидела Лэнга. — О, простите, я не знала, что у вас гость.
Она скрылась за дверью.
Фрэнсис поднялся и сказал, улыбнувшись.
— Это миссис Пратт, бессменный секретарь этой церкви. Удивительно, что она не заметила вашего прихода, — по-моему, она знает обо всем, что происходит в городе с тех пор, как Шерман сжег Атланту. Кстати, это единственное здание, пережившее тот пожар. Пойду помогать прихожанам в спасении души. А потом продолжим.
Противоугонная сирена «Мерседеса» на мгновение стихла и снова взвыла.
Глава 24
Лэнг сидел дома возле стойки, отделявшей кухню от гостиной, — там он обычно завтракал. На столешнице были разложены с полдюжины листов из желтого адвокатского блокнота, на каждом было выписано по отдельному варианту перевода.
«Император Юлиан приказывает царю иудеев обвинение во дворце одного бога»?
Явно недоставало еще одного глагола.
«…Царь иудеев погребен и обвинен во дворце одного бога»?
Бессмыслица. Как справедливо отметил Фрэнсис, это нужно было сделать на триста лет раньше.
Колесики в мозгу, как и в любом другом механизме, лучше вращаются, если их смазывать. А какая смазка может быть лучше небольшой дозы односолодового виски? Лэнг слез с высокой табуретки и подошел к секретеру работы Томаса Элфа, одному из немногочисленных сохранившихся образцов мастерства этого замечательного чарльстонского мебельщика, вошедшему в крайне малое число предметов, взятых Лэнгом в новую квартиру после смерти Дон.
Выпрямляясь, он заметил глаза Грампса, следившего за его движениями. Сегодня, впервые после возвращения Лэнга из Франции, пес не рыскал по квартире в поисках Герт. Очевидно, поняв, что она не вернется, Грампс сделался вялым, и даже еда его не интересовала. Ну, ладно, не то чтобы совсем не интересовала, но меньше, чем обычно. Он так же опустошал свою миску, только делал это не так быстро, как прежде.
А не создать ли нам компанию?
Лэнг подошел к стойке и при помощи пульта включил телевизор. Что, если звуки женских голосов, пусть даже воспроизведенных электроникой, немного взбодрят Грампса? Потом положил в стакан лед, налил на два пальца янтарной жидкости и сел на прежнее место возле бара.
«… Америка, сейчас еще есть время. Но как бы не стало слишком поздно».
Лэнг смотрел прямо в лицо Гарольду Стрейту. Его голубые глаза казались твердыми, как бриллианты, и было в нем что-то гипнотизирующее, такое, что просто не позволяло не верить ему.
«Если мы позволим тем, кто стремится к многонациональности, к тому, что они называют единством мира, и дальше осуществлять их план по уничтожению нашей индивидуальности…»
Лэнг разглядывал это лицо до тех пор, пока тридцатисекундный ролик не завершился звуками «Боже, храни Америку». В этом человеке было не только мощное обаяние, но и…
Что?
Для работника Управления память на лица была жизненно наиважнейшим качеством, которое достигалось многочасовым разглядыванием сотен фотографий; из них повторялись лишь одна или две, да и то в разных ракурсах. Курсанты школы должны были опознавать не только увиденные прежде лица, но и фон. Женщина в шляпе, стоящая возле кинотеатра, мужчина, сфотографированный в профиль в автомобиле, теперь повернулся анфас. Женщина без шляпы перед чем-то расплывчатым. Тот же мужчина, но надевший бейсболку, снятый в три четверти, разглядывает витрину магазина.
Лэнг где-то уже видел Стрейта. Но где?
Рейлли мотнул головой. Маловероятно. Стрейт был губернатором одного из тех штатов, где бывают только два времени года — июль и зима; какого-то из ледяных мест в глубине Америки, где Лэнг никогда не бывал. То ли Миннесота, то ли Висконсин, то ли еще что-то в этом роде. Просто какая-то шальная искорка проскочила от нейрона к нейрону и замкнула не те дендриты в мозгу — точно так же, как это случается, когда нам кажется, что мы бывали где-то, хотя точно знаем, что это полностью исключено.
Лэнг отхлебнул виски и вернулся к загадке надписи Юлиана, не обращая больше внимания на телевизор. Гарольд Стрейт никуда не денется. Нужно было решать более важные и срочные вопросы. Он потянулся к телефону, висевшему на стене над стойкой, и набрал номер.
В трубке раздался голос Фрэнсиса.
— Итак, я предоставил вам все возможности разобраться с этой штукой, так что нечего на меня обижаться, — без всяких предисловий заявил Лэнг.
— Обижаться? На вас? Что-то не пойму…