Секретарь старшего принца 3
Шрифт:
Ни один из арестованных не спал, заметив меня, они вжались в углы камер, испуганно за мной следили. Только Барнас неподвижно сидел, он хотел умереть и был бы рад, вздумай я вдруг открутить ему голову за его преступление.
Я остановилась возле его камеры. Остальные смотрели на меня, просто сверлили взглядами, один из заключённых тихо заскулил, Щерба шмыгнул носом, хотя его-то я не трогала.
Паника разливалась по помещению – настоящий животный ужас.
И только Барнас не боялся, ему было всё равно. Не осталось ни злости, ни ненависти – ничего.
– Эти твари
– И? – усталость и безнадёжность сквозили в голосе Барнаса.
– Хочешь убить их сам? – Я совсем не понимала, почему его не радует наказание бандитов. Меня это радовало. Даже сквозь ярость и желание я ощущала удовлетворение от того, что преступники расплачиваются, мёртвые отомщены.
Но глаза Барнаса были абсолютно пустыми, выцветшими какими-то. Всего за день не только его волосы постарели, став седыми: стала дряблой кожа, плечи поникли так, что Барнас – мужчина во цвете лет – казался сгорбленным стариком.
– Может, ты хочешь сделать им больно? Я могу это устроить.
Тихое поскуливание усилилось. Я ощутила резкое движение Дьянки, но он ничего не сказал. Ничего не сделал. А я смотрела на Барнаса, пыталась найти в нём хоть что-то, кроме бесконечного отчаяния. И не находила.
Барнас сглотнул. Сквозь лёгкие помехи от защитных чар камеры я видела его мысли, ощущала чувства – в них не было той слепой ярости, что мучила меня, не было цели – только пустота.
Возможно, проблема в том, что он потерял всех только что, ещё слишком растерян, ещё не смирился?
Наверное, дело было именно в этом.
Менталистов я специально отправила по домам, и теперь свободно выплеснула свою настоящую силу сквозь подчиняющиеся мне защитные чары, проникла в сознания Барнаса – и отпрянула. Его боль и тоска обожгли меня, снова пробудили воспоминания, я невольно обхватила себя руками.
Разозлилась на этот жест слабости и руки опустила. Вдохнула, выдохнула. Развернулась. Пошла вдоль занятых камер. Арестованные прятались под нары, прикрывали головы руками, дрожали. У одного опять случилось недержание.
Волкооборотень покорно распластался на полу. Его панический ужас был пронизан алыми прожилками ненависти, зелёными вспышками боли в затягивающейся ране на груди. Страха было больше всего, этот страх парализовывал, когтями сжимал сердце, швырял его в ужас того момента, когда мои серебряные когти срезали кожу, и он верил, что пытка может длиться вечно, что ему не выбраться, не уйти.
К его сознанию я потянулась резко, но тут же усмирила гнев. Я снова была в родной стихии, привычная дисциплина позволила собраться, унять отвлекающие чувства. Всё исчезло, остались только я, волкооборотень и слабая преграда защитных чар между нами. Моя магия – более сильная, уверенная, хитрая – сочилась сквозь чары решётки, пропитывала волкооборотня, врезалась в его сознание, прописывала приказ:
Если ты услышишь о ребёнке или увидишь ребёнка – тебя охватит панический страх, ты снова ощутишь когти в своём теле, как с тебя снимают шкуру, ты не сможешь ничего делать
Если ты услышишь о женщине или увидишь женщину – тебя охватит панический страх, ты снова ощутишь когти в своём теле…
Если ты увидишь хлеб, пирожки, муку – тебя охватит панический страх…
Всё это начнётся через три недели после того, как ты покинешь здание ИСБ.
Вкладывала я это филигранно, вписывала осторожно, как учил дедушка – чтобы снизить вероятность обнаружения установки другими менталистами. Благо я уже видела сознание волкооборотня полностью открытым, я знала, на что давить, за что цеплять установку.
Простой менталист не сможет ни заметить вмешательство, ни перебить его своей установкой, а на дорогого у волкооборотня никогда не появится денег. Потому что волкооборотень, ходящий под себя и скулящий от ужаса – это нижайшее существо в иерархии ему подобных, да и у людей тоже, на каторге – тем более.
Усмехнувшись, я развернулась.
Дьянки изображал крепкий сон. Вполне благоразумное поведение, ведь убежать с поста он не имел права, да и инстинкты хищника обостряются, когда от тебя кто-то бежит.
Я медленно пошла обратно, а моя сила вторгалась в сознания заключённых, слишком слабых, чтобы сопротивляться, и искажала их. Повторяться и назначить одинаковый срок срабатывания я не могла – тогда ментальное вмешательство заподозрил бы даже идиот, но такой необходимости не было, ведь лучше наказывать каждого самым страшным для него способом, а страхи у всех разные. Кому-то досталась установка регулярно видеть меня в очень правдоподобных кошмарах, кто-то станет импотентом, другой во время сна начнёт мочиться под себя, кто-то ослепнет, оглохнет, останется с недействующими руками, потеряет вкус, не сможет пить алкоголь… у каждого свои страхи, и эти твари фонтанировали ими на допросе, а я запомнила и использовала.
Возле камеры Барнаса я снова остановилась. Опять он не чувствовал ничего. И это…
Меня передёрнуло, и я быстро покинула тюремный подвал.
В коридоре меня накрыла дрожь, мышцы сводило от напряжения, а в голове опять закрутился калейдоскоп сексуальных образов. Погасив над собой магические сферы, я прислонилась к стене. В полумраке ужас накрыл меня холодной волной, снова усилилось ощущение приближения Неспящих, выдвинулись когти, мне опять хотелось драться. Разнести здесь всё!
Надо было возвращаться во дворец и напиться снотворного, дать телу и разуму отдохнуть.
Переждать этот момент.
Я ведь всё сделала, я имела право на отдых.
От охранных чар ИСБ прилетел импульс – ко мне рвалось письмо.
Не от Элора – его записка прошла бы сквозь них без предупреждения.
Опять от Дариона? Но для его послания уровень защиты был слабоват.
Кто мог написать сейчас?
В полумраке ко мне крались Неспящие. Я заставила магические сферы загореться, их сияние безжалостно высветило, что мои ощущения – не более чем пустые страхи.
Я позволила охранным чарам пропустить письмо, дождалась, когда самолётик преодолеет холл и коридор. Выставила ладонь.