Секретная информация (сборник)
Шрифт:
Почему же под землёй должно быть по-иному? Разве обманывали органы чувств меня в Воде и в Воздухе?
Другое дело, что в мысленных странствиях часть привычных свойств терялась: можно прикоснуться к камню, но не поднять его – если он слишком велик. Можно попробовать воду на вкус, но не напиться. Можно ощутить аромат летящих запахов, но не дышать ими.
Поэтому я не сомневаюсь, что каждый житель любой из трёх стихий знает о своём мире больше, чем я.
Находясь полностью, всем организмом, в определённой среде, лучше узнаёшь её внутренние, глубинные
Не знаю, сколько я просидел в размышлениях, направляя разум то в Небо, то в Воду, то под Землю и не получая оттуда ни одного ответа, кроме уже известных. Я сидел бы и ещё. Но прибежал один из младших учеников, и закричал:
– Сенс исчез!
– Исчез? – вырвалось у меня. – Как исчез?
– Он растворился в воздухе, – ответил испуганный малыш. – Он становился всё бледнее, бледнее, прозрачнее, прозрачнее… и затем полностью исчез.
Мне стало горько: я совсем позабыл о Сенсе, вначале отвлеченный Люстом, а затем своими мыслями.
Сенс ничего не сказал мне. Но и никто из ранее ушедших учеников также не говорил ничего. Только те, что уходят в День Выбора, уходят заметно. Но это всего лишь спектакль, картинка, символ. В этом Люст прав. Но и без символов нельзя. Главное, чтобы они не становились самодовлеющими. Нельзя забывать, что мы живём не ради символов.
Я обыскал все окрестности Общины. Я со страхом обошёл Рощу: не прибавилось ли в ней ещё одно дерево? Я пересчитал все ближайшие камни горной страны, поднялся на обзорную площадку. Чёрный камень, Керм, оставался на месте. Да и куда бы он делся?
Я ушёл в медитативное Путешествие. И вернулся из него со странным ощущением…
Сенса я не нашёл нигде. И в то же время казалось, что его присутствие ощущалось повсюду. Я будто постоянно натыкался на него или на его след. Следы были и на земле – но не такие, которые оставляет прошедший человек (а я отыскал все следы, которые он оставил, пока ходил по земле, с самого рождения). Следы Сенса были и в воздухе – но не такие, которые оставляет Летящий, хотя и следы Летящих встречались во множестве.
И в воде, и под землёй, и в воздухе – всюду я натыкался на следы Сенса. И в то же время его самого не было нигде. Едва я пытался сконцентрироваться, ощущение близости Сенса постепенно исчезало, и передо мной оказывался зелёный лист, капля воды, малая пылинка, или какое-то мелкое существо, углядеть которое простым глазом казалось невозможным. Не научился ли я у него способности видеть невидимое? Ведь Учитель тоже учится вместе со своими учениками.
Я вернулся разочарованный и неуспокоенный.
Хорошо, что у меня были и другие ученики.
Лет, Фор и Зер готовились к Превращению: они всё больше становились похожими на тех, кем станут окончательно. Я их почти не видел: Лет всё время проводил на верхушках гигантских деревьев, Фор плавал и нырял в озере, Зер… не знаю, наверное, целыми днями бродил по штольням рудокопов. В том числе
Они привыкали – для того, чтобы поскорее очутиться в призывающей их Стихии.
Иногда мы встречались, и я тихо радовался вместе с ними. Я знал, что получу от них известие, едва произойдёт Превращение.
И я не ошибся: сначала Лет, затем Фор, а потом и Зер наполнили меня радостью соприкосновения со своими Стихиями, радостью встречи с новыми соплеменниками. Такие минуты многое дают Учителю!
В один из дней, прошедших после исчезновения Сенса, в Деревню зашёл бродячий проповедник. Он ходил от дома к дому, от хижины к хижине, и говорил что-то непонятное. Он упрекал жителюдей, что те неправильно живут, неправильно работают, неправильно отдыхают, и что некто, находящийся высоко-высоко, покарает их за это.
Сначала никто не слушал его. Его кормили, когда он просил есть: староста распорядился привечать всех заблудших; давали воды, когда хотел пить; пускали переночевать, когда становилось темно. Но не слушали.
Потому что каждый занимался своим делом: охотники охотились на зайцев, оленей и кабанов; ловцы ставили сети на креветок и плавучих червей, собирали на отмелях моллюсков; земледельцы обрабатывали поля, пастухи пасли скот.
Его слушали только гончары, да и то лишь в те моменты, когда вращали гончарный круг и лепили горшки. Или когда обжигали их: сидели и смотрели на вырывающиеся из печи языки пламени. По их цвету всегда можно определить, правильно ли обжигаются горшки, действительно ли станут лёгкими, прочными и звонкими, а не глухими и пропускающими воду.
В это время проповедник сидел рядом с ними и бубнил о вечном блаженстве, ожидающем на небесах тех, кто последует за ним в его вере. Как будто он ничего не знал о ледяных облаках! Какое же там может быть вечное блаженство? Вечный холод, скорее.
Затем, очевидно вдохновлённый видом вырывающихся из печей языков пламени, он принялся вещать о невыносимых муках, ожидающих под землёй того, кто не послушается его.
Нет, жителюди знали, конечно, о тяжёлом труде рудокопов, об опасностях, подстерегающих под землёй Кротов, но назвать их жизнь сплошной невыразимой мукой никто не взялся бы: все понимали, что добровольно на каторгу никто не пойдёт. И лава не всегда движется так быстро, что от неё нельзя увернуться: стремительные прорывы случаются нечасто, несчастья скорее случаются с рудокопами, чем с Кротами.
Будь под землёй действительно столь ужасно, как расписывал проповедник, никто из учеников не пошёл бы в Подземные, а это означало, что рудокопы остались бы без руды, кузнецы без металла, а земледельцы и охотники – без необходимых орудий. И все жителюди – без пищи в холодные годы. Ведь некому стало бы подводить горячую магму к поверхности почвы, когда её укрывают куски льда, а потому и растения не смогли бы вырасти.
Он, наверное, никогда не видел красоты подземных пещер. Или для него любование красотой и было мукой?