Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945
Шрифт:
«Сталинский орган», – только и успел подумать я, теряя сознание.
Остальное помнится смутно. Было только ощущение, что вокруг темно и кто-то тащит меня за руку.
«Здорово меня, однако, приложило», – подумал я, когда сознание вернулось.
Вокруг становилось светлее, и наконец крепкие солдатские руки вытащили меня из-под земли на свет божий. Некоторое время, совсем оглушенный, я сидел на земле. В голове гудело, в глазах плясали огненные круги, и мне не хватало воздуха. Тут один из офицеров, с которым мы только что вели беседу, протянул мне свою полевую флягу.
– Пей, дружище! – произнес он. – Это водка. Крепкая, как дьявольская водица, но на ноги тебя поставит!
Какой-то солдат дал мне сигарету. Я машинально взял и закурил.
– Порядок! –
И тут он был прав – кроме сильной головной боли, никаких других повреждений я не обнаружил. Только годы спустя, уже в плену, последствия этого приключения случайно проявились. Выяснилось, что у меня произошло смещение основания черепа, в результате чего образовалось защемление слухового нерва одного уха.
62
Буш Вильгельм (1897–1966) – немецкий евангелический пастор, проповедник и писатель.
Залп точно накрыл развилку, и три солдата получили настолько тяжелые ранения, что вскоре умерли. Другие отделались легкими осколочными ранениями. Я же, как выяснилось, в том окопе оказался полностью засыпанным землей, но правая рука, словно указатель к спасению, осталась торчать снаружи. Это позволило меня сразу же обнаружить и откопать.
С меня было достаточно. Мы быстро объехали проклятое место и стали осматриваться, как нам поскорее вернуться домой. Тогда в наших мыслях своя воинская часть действительно отождествлялась с «домом». В одиночку в этих бескрайних просторах каждый из нас чувствовал себя попросту брошенным.
И все же русская земля прекрасна. Никогда не забуду восход солнца, который мне довелось наблюдать в чудесный летний день с одного из холмов. Тогда это произвело на меня поистине неизгладимое впечатление. Взгляд уходил далеко-далеко, теряясь в необъятных просторах, и для моей натуры подобное зрелище давало дополнительные жизненные силы.
Но когда вся Россия начинала буквально тонуть в избытке влаги, мы чувствовали себя стесненными и потерянными, словно кто-то очертил границы нашего существования. Многие действительно начинали страдать от душевных депрессий и ощущать себя неполноценными. Тогда окружение товарищей по несчастью помогало выстоять, а своя часть становилась домом, по которому начинали тосковать, ведь совместно все переносится легче.
Недалеко от Рузы в огромном бывшем складском помещении и на окружающей его территории был организован лагерь для военнопленных. Зрелище все прибывающих новых колонн с пленными потрясало. Русские солдаты выглядели сильно потрепанными. Из рассказов конвоиров я понял, что с голодом они познакомились еще у своих. Пленные кидались на каждую дохлую лошадь, попадавшуюся на их пути, стремясь оторвать кусок побольше, вонзали зубы в сырое, наполовину протухшее мясо и тащились дальше.
Огневые позиции моего дивизиона располагались примерно в двадцати пяти километрах северо-восточнее Рузы. Для того чтобы организовать необходимое транспортное сообщение, почти половина пути до города была вымощена бревнами и жердями. Для этого трехметровые срубленные деревья клались друг возле друга прямо в жидкую грязь, в которую превратилась проезжая часть, а по краям для связки бревна ставились в распор. В начале и конце этой гати были выставлены посты, снабженные телефонной связью, которые открывали или закрывали движение в соответствующую сторону. Машины сильно тряслись на бревнах, и от многочисленных потряхиваний после преодоления такого пути не только водителей, но казалось, что даже технику охватывали судороги. Подобную тряску мой слабый и оголодавший организм выдерживал с трудом.
При температуре воздуха, приближавшейся к нулю, и сохранявшейся большой влажности мы начали мерзнуть. Нам пришлось искать ночлег в деревянных крестьянских избах, набиваясь
Новости о родине мы узнавали лишь из писем, доходивших до нас с редкой полевой почтой. Полученные семейные фотографии пускались по кругу, и наскоро писался ответ. О слове «отпуск» мы не смели даже подумать, да и мечтать о нем не имело никакого смысла – родина казалась недостижимо далеко. Мысли о доме ко мне приходили только по ночам, но я держал их при себе и никогда на эту тему не говорил. Похоже, то же самое происходило и с другими, ведь о чем-то далеком, почти недостижимом, люди предпочитают не распространяться.
Однажды ночью в домах нас застал неожиданно сильный огневой налет русских, и мы все бросились наружу, чтобы спрятаться в укрытиях. Около двадцати русских, остававшихся в деревне, бежали вслед за нами, когда внезапно среди них разорвался снаряд. При возвращении мы застали весьма неприглядную картину – выжившие обшаривали убитых и еще подававших признаки жизни раненых односельчан, стаскивая с них еще пригодную к носке обувь и одежду. Наши попытки помешать этому хотя бы в отношении живых не встретили понимания. Я, конечно, далек от мысли, что подобное является следствием особой сырости, присущей этой стране. Однако тяжелые условия жизни и не поддающаяся описанию нищета ожесточили сердца людей и сделали их безучастными к чужому горю. Такого отношения даже к своим близким мы никак не могли понять.
В середине ноября стало очень холодно. Причем никакого плавного перехода к низким температурам не было – столбики термометров внезапно опустились до двадцати градусов ниже нуля. Это принесло для застрявших машин дополнительные проблемы. И хотя всего за одну ночь дороги вновь стали проходимыми, грязь, в которой завязли и в течение нескольких недель стояли автомобили, замерзла и превратилась в камень. Ее пришлось с большим трудом откалывать. Только через несколько дней изнурительного труда движение возобновилось, и снабжение удалось наладить.
Вскоре возникли новые трудности – наши машинные масла оказались непригодными для столь низких температур. Поставляемых с родины устройств по предварительному прогреванию не хватало. К тому же для многих видов масел они не подходили, зато в избытке потребляли бензин, в котором и так ощущался недостаток. Коробку передач и дифференциал [63] эти устройства тоже прогреть не могли. В результате если даже удавалось при помощи разных трюков мотор завести, то при включении скорости из-за густого масла в коробке он моментально глох. Аккумуляторы постоянно садились, и их приходилось выбрасывать чуть ли не партиями. Естественно, что все жалобы стекались ко мне, как офицеру, отвечавшему за техническое состояние машин. Но, несмотря на все проклятия, которыми меня осыпали, ничего поделать со столь паршивой погодой я не мог.
63
Дифференциал {лат. – разность, различие) – механизм в составе трансмиссий транспортных и технологических машин.
Когда с горем пополам к 1 декабря 1941 года на своем участке фронта мы все же подготовились к дальнейшему продвижению вперед, нас ожидал большой и очень неприятный сюрприз – русские выдвинули совсем свежие силы. Вскоре мы узнали, что это были хорошо отдохнувшие, великолепно обученные и прекрасно вооруженные сибирские дивизии, которые сорвали на нас всю свою злость.
Русская железнодорожная сеть, связывавшая центр страны с Сибирью, оказалась развитой намного лучше, чем мы тогда предполагали и о чем нам докладывали. Как бы то ни было, противник продемонстрировал нам свои великолепные организаторские способности.