Секретная миссия Рудольфа Гесса
Шрифт:
Если бы мне пришлось начинать все сначала, я бы сделал все то же самое. Даже если бы я знал, что в конце меня ждет смерть на погребальном костре. Что бы люди ни делали, в один прекрасный день я предстану перед судом Вечности и буду держать ответ перед Ним, и я знаю, что Он сочтет меня невинным".
Вердикт был вынесен 1 октября. Гесс, приготовившийся к высшей мере наказания, продолжал разыгрывать безразличие и не надел наушники. Его признали виновным в добровольном и активном участии во всех актах агрессии Германского государства, приведших к войне, однако, хотя и имелись доказательства, подтверждающие участие руководимой им партийной канцелярии в распространении приказов, связанных с совершением военных преступлений, Трибунал не счел их достаточными для признания его вины. Таким образом, он был признан виновным по первому и второму пунктам обвинения — в заговоре и преступлениях против мира — но в военных преступлениях и преступлениях против человечества
Приговоры были зачитаны во второй половине того же дня. Надеть наушники Гесс не удосужился и на этот раз.
"Подсудимый Германн Вильгельм Геринг, на основании предъявленного вам обвинения Международный Военный Трибунал приговаривает вас к смерти через повешение".
"Подсудимый Рудольф Гесс, на основании предъявленного вам обвинения, Международный Военный Трибунал приговаривает вас к пожизненному заключению".
После объявления приговоров подсудимых по одному развели по камерам, где их встречал Джильберт. Бледный, с повлажневшими глазами, Геринг, задыхаясь от переполнивших его эмоций, срывающимся голосом попросил на некоторое время оставить его одного. Он был близок к обмороку. Гесс "вошел с гордо поднятой головой и нервно посмеиваясь". Джильберту он сказал, что не слушал; к чему его приговорили, он не знал.
Глава 29.Шпандау
Тюрьма Шпандау представлялась подходящим местом для содержания семи осужденных, приговоренных к заключению. Построенная в конце девятнадцатого века, она имела вид красной кирпичной крепости с зазубренными стенами и башнями. Нацисты использовали ее в качестве перевалочного пункта, откуда политических заключенных рассылали по концентрационным лагерям. Годилась она также и для казни, так как наряду с некоторыми другими берлинскими тюрьмами была оборудована новой гильотиной и наклонным, выложенным плиткой полом для стока крови, а также балкой с крючьями, на которой одновременно можно было повесить восьмерых людей. Во время подготовки помещения для приема семи нюрнбергских осужденных смертоносный аппарат из нее убрали. Маленькие одиночные камеры модифицировали, чтобы исключить возможность самоубийства. На стене из красного кирпича возвели высокую ограду из колючей проволоки и пропустили по ней ток напряжением 4000 вольт. Делалось это для исключения попыток побега. Кроме того, через равные промежутки на стене установили деревянные сторожевые башни и оснастили периметр прожекторами.
Тюрьма находилась в Британском секторе Берлина, на западной оконечности города, близ озер, но охрану ее несли все четыре державы-победительницы: Соединенные Штаты, Советский Союз, Великобритания и Франция. Управление тюрьмой и ее охрана осуществлялась коллегиально. Каждая сторона назначила своего начальника и заместителя и выставила по тридцать два солдата для несения наружной караульной службы. Смена командования тюрьмой происходила раз в месяц, дежурство продолжалось один месяц и повторялось с периодичностью раз в четыре дня. Кроме внешней охраны, имелась охрана внутренняя, следившая за заключенными и насчитывавшая восемнадцать человек, и вспомогательный персонал.
Работы по подготовке тюрьмы были завершены к июлю 1947 года, и в пятницу, 18-го числа, семеро заключенных из Нюрнберга прибыли в аэропорт Гатов в Берлине. Там каждого, приковав наручниками к своему охраннику, поместили в автобус, промчавший их по руинам еще не восстановленного города к тюрьме. В Шпандау были доставлены два адмирала — Карл Дениц и Эрих Редер; министр иностранных дел, занявший впоследствии пост протектора Богемии и Моравии, Константин фон Нейрат; архитектор Гитлера и министр вооружений, Альберт Шпеер; бывший министр экономики, президент Рейхсбанка, Вальтер Функ; вождь молодежи Рейха и гауляйтер Вены, Бальдур фон Ширах; и бывший заместитель фюрера, Рудольф Гесс. Как только главные ворота за ними закрылись, наручники с заключенных сняли. По выложенному булыжником двору их проводили к ступеням центрального входа, по которым они поднялись к главному тюремному блоку. Там, в главном караульном помещении, их заставили раздеться и оставить одежду и другие вещи личного пользования. Взамен каждому выдали грубую сине-серую робу с номером, из тех, что носили заключенные концентрационных лагерей. Отныне каждый из них до конца срока пребывания в тюрьме будет известен под присвоенным ему номером.
Побледневший и похудевший Гесс, с поседевшей, когда-то пышной шевелюрой темных волос и угрюмым выражением лица, получил номер семь.
После медицинского осмотра его, последнего из семерки, проводили через главные железные двери в коридор, по обе стороны которого тянулись камеры. Двери за спиной с металлическим лязгом захлопнулись. Его камера находилась в конце коридора справа, рядом с камерой Редера. Помещение со сводчатым потолком имело три метра в длину, почти два с половиной в ширину и немногим
Время близилось к ночи, когда Гесс вошел в свою камеру. Возможно, в этот момент в его памяти промелькнули воспоминания о свободной жизни, чудесных видах озаренных солнцем сельских пейзажей Германии, которыми он любовался во время полетов. Стальная дверь с грохотом затворилась за ним; и он услышал, как в замке повернулся ключ и лязгнул засов.
Сорок лет спустя, в понедельник утром, 17 августа 1987 года, своего последнего дня жизни, он проснулся в другой камере. В ней он провел почти восемнадцать лет. Туда он был переведен после пребывания в соседнем британском военном госпитале, куда попал в конце 1969 года с раком двенадцатиперстной кишки. Подлечив, его поместили в сдвоенную камеру, служившую когда-то семи заключенным часовней. Спал он с тех пор на медицинской кровати с регулируемыми по высоте головным и ножным концами. Справа от нее стояла больничная тумбочка, слева — стол с электрическим чайником, кружкой и другими принадлежностями для чая и кофе, а также настольная лампа. Над ним на стене висела карта лунной поверхности, присланная НАСА из Техаса. Он стал самодеятельным экспертом по изучению космоса. Дверь его больше не запирали, чтобы в случае острой необходимости он имел возможность беспрепятственно выйти в туалет. Теперь, вместо шести, его будили в семь часов утра, и то скорее формально.
Его волосы стали совершенно седыми, а спина, пораженная артритом, сгорбилась и не гнулась; влево его голова не поворачивалась, а вправо — только частично. Запрокинуть голову назад и не потерять равновесия он тоже не мог; левая его рука почти не работала. У него были проблемы с сердцем и кровообращением, по поводу чего он принимал многочисленные лекарства. Ему было девяносто три года.
Полжизни, без нескольких месяцев, он провел в заточении. Со дня его полета в Шотландию прошло сорок шесть лет, 16901 день. В Шпандау он пробыл 14641 день, из которых 7626 он был единственным ее заключенным. Охрана тюрьмы по-прежнему осуществлялась четырьмя державами-победительницами, каждый месяц сменявшимися в карауле. Обо всех происшествиях, существенных и несущественных, начальник караула производил запись в особую книгу, требования к заполнению которой за прошедшие годы оставались почти такими, как в те дни, когда были составлены, и в памяти еще были свежи воспоминания об ужасах свидетельских показаний Нюрнбергского процесса. Был ли кто на свете, кто провел в заточении больший срок, неизвестно, западные судьи устанавливать рекорд не собирались — советский судья настаивал на смертной казни. В любом случае срок его заключения превосходил все нормы «пожизненного» заключения в западных государствах. Самой изощренной пыткой в его наказании была надежда на освобождение.
В Нюрнберге, узнав о приговоре суда, он нашел выход в спасительной фантазии, состоявшей в надежде на то, что западные державы найдут возможность освободить его и поставить во главе новой Германии, чтобы противостоять «большевизации» Европы, которую он предсказал, находясь в Британии; теперь опасность стала реальной, Черчилль заговорил о "Железном занавесе", разделившем Европу. Он так глубоко уверовал в свою фантазию, что уговорил власти в Нюрнберге предоставить ему пишущую машинку и месяцы до перевода в Шпандау потратил на подготовку сообщений для печати с перечислением назначенных им министров и поставленных перед народом задач; он даже составил первую свою речь, обращенную к новому Рейхстагу. Начиналась она с панегирика в память усопших, "в первую очередь, одного среди мертвых; основателя и вождя Национал-социалистического Рейха, Адольфа Гитлера". Фюрер, сказал он, взял на себя труд покончить с собой, так как не мог примириться с непочтительным обращением. "Он не мог согласиться с правомочием судей, не имевших права судить его…"
Государство, руководителем которого видел себя Гесс, едва ли отличалось от фюрерского государства Гитлера, но без грубого попрания человеческих норм. Евреи, к примеру, "чтобы спастись от гнева немецкого народа", могли попроситься в специальные лагеря, где их ждала защита и "гуманные по возможности" условия. Не следует думать, что эта программа в такой же мере свидетельствовала о его умопомрачении, как приступы амнезии в прошлом, потому что Дениц тоже воображал, что будет приглашен возглавить новое германское государство.