Секретная миссия супермодели
Шрифт:
– А что случилось-то? – тихо спросила она, помолчала несколько секунд и добавила: – Мне вообще ничего не говорят. Держат тут, в этой золотой клетке. Вот. Никуда не выпускают и ничего не говорят.
«М-да, интересное кино получается», – подумала я.
– Давай-ка выпьем, – предложила я. – Тогда легче будет говорить.
– Ой, стаканы-то! – спохватилась Людмила, вскочила, достала из шкафа два граненых и поставила их на стол. – Ты из таких можешь пить? – обратилась она ко мне. – Я вот из таких предпочитаю, а не из хрустальных рюмочек-стопочек. Тьфу, интеллигенция!
– Я из любых могу, – сказала я. – Я,
Людмила восприняла мою идею с огромным энтузиазмом и разлила «Абсолют» по граненым стаканам. Никакой запивки не предлагалось.
– А огурцы у тебя есть? – спросила я, глядя на печенье и варенье, которыми мне совсем не хотелось закусывать. – И хлебца черного бы, а?
Соленые огурцы, конечно, нашлись, черного ржаного хлеба не было – эти «интеллигенты» (имелись в виду Вадим, Леня и Валентина) почему-то предпочитали белый, и Вадим закупал только его.
– По магазинам Вадим ездит? – удивилась я.
– Меня отсюда не выпускают, я же говорю, – угрюмо промолвила кухарка. – Я ему список продуктов пишу, он и закупает все. Да в любом случае я машину водить не умею, а отсюда иначе, как на тачке, никуда не доберешься. Ладно, поехали!
Мы чокнулись гранеными стаканами, я сделала пару глотков и взялась за огурчик. Люда выхлебала все, что было налито, резко выдохнула воздух, понюхала согнутый указательный палец, откусила «попку» у одного огурца.
– Ой, у меня же маринованный чеснок есть! – вспомнила она. – Хорошо под водочку.
– Давай, – кивнула я, понимая, что чаепитие на сегодня накрылось: будет только водкопитие.
Людмила поставила на стол банку с маринованным чесноком, за которым последовала еще и маринованная морковь.
Кухарка практически сразу же раскраснелась, подобрела, живительная влага быстро растекалась у нее по телу, улучшая настроение. Да тут еще и собеседница заинтересованная и сочувствующая под боком оказалась… Я превратилась в одно большое ухо.
– Так что же, тебя взаперти здесь держат? – осторожно спросила я, добавляя «Абсолют» в наши стаканы. – Что за тюрьма такая?
Людмила грязно выругалась.
– Это не тюрьма, – подняла она на меня глаза. – Ты в настоящей не была, поэтому и говоришь так. – Людмила опять разрыдалась.
Я вскочила, обняла ее, принялась утешать. Она дала волю слезам, потом сказала:
– Эх, Наташа… Мне и поплакаться-то некому. А с тобой почему-то легко говорить. Может, потому что видимся в первый и последний раз?
Я тем временем судорожно размышляла: Людмила сидела? Тогда почему Вахтанг взял ее к себе на работу? Не знает об этом? Или знает, а поэтому не выпускают ее из дома? Держат рабыней и относятся как к скотине… Так что же, и Вахтанг Георгиевич – нехороший человек?
Люда помолчала несколько секунд и заговорила, пересказывая свою грустную биографию:
– Дура я была. Мужика выгораживала. Вот. Он говорил: вытащит, если на себя убийство возьму. Он убил, гнида. А меня уговорил его выгородить… сука! Ну, что у меня вроде как самооборона… Этот, мол, Васька, ко мне полез пьяный, не понимал по-хорошему, ну я его ножиком и пырнула. Вот. А это у них своя разборка была. Из-за бабок, ясное дело. Ну, денег, в смысле.
Речь у Людмилы была несвязная, она явно не привыкла четко выражать свои мысли, но суть мне стала ясна.
Мы снова приняли: я – два глоточка, потому что пила не виски со сливками, Людмила – полстакана, утерлась рукавом, на этот раз откусила большой кусок огурца и продолжала:
– Ну, я подумала: быстро меня выпустят, ну, там задержат на пару дней – и домой отправят. Вот. Тем более Гриша так все толково объяснял. Самооборона, беременная, ну и так далее. Адвоката самого лучшего обещал. Ну, я и решила его выгородить… Любила я его. Ему-то знаешь сколько могли дать? Ну, я тогда и мысли такой допустить не могла… Вот.
Как только Людмила очутилась в ИВС, взяв вину на себя, милый друг Гришенька от нее тут же отказался. Свидетели какие-то показания давали про ее совместные дела с Василием, а она сидела, раскрыв рот, когда их слушала, ничего не понимая. Но она молчала, все верила, что любимый Гришенька ее вытащит. Но он, сволочь, не то что ее вытаскивать не собирался, он свалил на нее все совершенные им преступления.
Когда это наконец дошло до Людмилы, было уже поздно. Родственники от нее отвернулись, за все восемь лет, что она провела за колючей проволокой, ей даже передачки никто ни разу не прислал…
– Тяжко на зоне было? – спросила я, искренне сочувствуя Люде.
– Поначалу, – кивнула она, снова отхлебывая водку. – Ну да я к работе привычная. Строчила там наволочки-простыни, потом на кухню взяли… Но зона – это зона… Годы мои лучшие ушли… Здесь, конечно, все по-другому, хоть и за забором, и лямку тяну, но тут я в доме – хозяйка. Вот. В таких хоромах живу – ну, как в царском дворце… И мечтать не могла… Одета, обута, ем досыта, пью… Вот. Вадим меня одергивает, терпеть меня не может пьяную…
– А почему тебя не выпускают? – не унималась я. – Если тебя здесь в принципе все устраивает, ты же не станешь сбегать? Я не понимаю, Люда.
– Слушай дальше. Когда я вышла, податься мне было некуда. Вот. На работу не устроиться. В деревеньку свою тем более стыдно ехать: там все на виду. Решила, что затеряюсь в большом городе. Но жить-то на что-то надо было…
Я подумала, что Людмиле пришлось выйти на панель, но, надо отдать ей должное, на это она не пошла. Она так возненавидела мужиков после своего Гришеньки, что не могла отдаваться им даже за деньги. Люда вызывала у меня уважение тем, что она все-таки искала работу. Наконец нашла: в одном из подпольных цехов по разливу паленой водки. Единственный минус: стала пить. От горя, от безысходности. Благо, что этой дряни было в достатке, да и с рабочими часто расплачивались водкой. Работала она хорошо, когда один цех накрывали, хозяин тут же переводил ее в другой. Потом ею почему-то заинтересовался главный хозяин – Вахтанг Георгиевич. В результате ее привезли сюда, когда строительство дома только начинали. Она здесь все убирала, прибирала, потом стала еще и готовить, а вскоре в горничные взяли Вальку. Но Людмиле все равно и уборку часто приходится на себя брать: Валька ленивая, она только перед хозяином старается, а так может целый день в постели своего Леньки проваляться.