Секретная зона: Исповедь генерального конструктора
Шрифт:
— Она приезжала сюда не ради сарая, а ради тебя. А без тебя он ей совсем не нужен. В общежитии или в гостях у кого-нибудь из дядей ей будет лучше. Зачем тебе сторожить эту конуру? Оксана окончит институт — будет ей и работа и жилье.
На следующее утро знакомый дяде Илье шофер подкатил к «нашему» дому в поселке на полуторке. Я взял вещи матери, собранные в мешок, который набивался соломой и служил маме матрацем. Маму усадил в кабину рядом с водителем, сам с мешком устроился в кузове полуторки. Нас во дворе «провожали» Евдокия, ее старший сын и примак, который был в военной форме с двумя кубиками в петлицах. Провожали выкриками, хохотом:
— Профессору подано авто. Подать профессорше с…ную тачку!
— Голодраная профессорша! Скатертью
— Профессор кислых щей! С…ный профессор!
Это в моем присутствии. Можно себе представить, каково было маме одной в этом гадючнике…
Отрешившись от этих воспоминаний, я начал бриться. Между тем жена сидит за столом, читает и конспектирует иностранную книгу о Митридате. У нее срок аспирантуры перенесен на конец года из-за декретного отпуска. Она торопится, нервничает, сегодня ей мешает даже радио, хотя одно время мы оба привыкли заниматься при включенном радио. Мне как будто бы даже помогала заниматься моими формулами хорошая музыка из приглушенного репродуктора. Вот и сейчас я приладил зеркальце на стене у самого репродуктора, максимально приглушил звук, чтобы не мешать жене, а самому бриться, слушая музыку. Но вот музыка прервалась. Из черной картонной тарелки послышался голос диктора:
— Сегодня в двенадцать часов дня будет передано важное правительственное заявление.
Я подумал, что это очень кстати: мы с Брониславой послушаем правительственное заявление и пойдем прогуляться по воскресному городу к Неве. Жена обязательно захочет постоять у Зимней канавки в том месте, где, по ее представлению, Лиза бросилась в воду после встречи с Германом. Потом мы вспомним, как впервые увиделись в институтском коридоре, когда прибыли поступать в аспирантуру, ехали трамваем на Растанную. Не спеша пройдем по тому самому маршруту, где вдвоем совершили свою первую прогулку по городу, окутанному белой ночью. Будучи еще новичком в Ленинграде, я не имел понятия о маршруте нашей прогулки, и мне казались сказочными впервые увиденные мною улицы, набережные и мосты, по которым мы проходили. Да, сегодняшняя наша прогулка с женой будет как бы прощальным обходом памятных для нас мест перед моим отъездом в Астрахань.
В 12.00 заговорило радио. Я застыл у репродуктора. Одна щека была побрита, а на другой забелела высохшими хлопьями мыльная пена. Я слышал учащенное сердцебиение приникшей ко мне жены. Война…
Значит, вот уже восемь часов воюют мои институтские товарищи-«одногодичники». А на финском полуострове Ханко воюет младший брат жены Димка. Или, может быть, уже отвоевался? Я проводил его на сборный пункт военкомата на Кировском проспекте ранним утром 7 октября в прошлом году. Он был студентом второго курса ЛГУ. С ним в одной команде были его сверстники с заводов и вузов Петроградской стороны, и принимал команду офицер в морской форме. Когда я, простившись с Димкой, вернулся домой, жена уже была в роддоме, а незадолго до полуночи родился сын. Когда ему придумывали имя, в тесной комнатушке семейного общежития был накрыт стол, и я, разлив по стаканам кагор, дребезжащим голосом, преодолевая комок в горле, сказал:
— Быть ему Василием. Дед вернется — будет знать, что о нем помнили. За это выпьем.
Мама одновременно и улыбнулась, и смахнула слезу, а жена сказала:
— Я согласна.
Мы стояли вокруг кроватки Василия, а я продолжил тост:
— Будь здоров, Василий, и будь человеком, как твой дед, чьим именем тебя назвали. И еще, поскольку ты родился в день, когда твой дядя Дима стал воином Отечества, — чтоб был ты, когда придет время, хорошим красноармейцем.
При этих словах мы с женой смешливо переглянулись, вспомнив мою привычку спрашивать у нее во время ее беременности:
— Как поживает наш красноармеец? Не брыкается?
— А может быть, девочка?
— Ни в коем случае! Или красноармеец — или краснофлотец!
…По окончании речи Молотова по радио начали передавать военные песни и марши.
Сердце бьется краснофлотца
и тревожно дышит грудь…
Да,
— Что случилось? Почему все куда-то бегут? Что-нибудь дают в магазине?
— Война, мама… немцы напали.
Обе женщины молча застыли, наклонясь над детской коляской, в которой безмятежно, хлопая губами на выдохе, спал маленький Василий.
И все же, забегая далеко вперед, скажу, что не погиб Димка, — один из немногих оставшихся в живых героев прославленной дивизии генерала Симоняка, из тех, кто
…мужал в морских пехотных ротах двадцатилетним пареньком, тонул в Синявинских болотах, ходил за вражьим «языком», от первых бомб у скал гангутских через блокадный Ленинград прошел до сопок заамурских, убитый и живой стократ.ГЛАВА ШЕСТАЯ
Прослушав по радио выступление Молотова и Указ о всеобщей мобилизации, я по-быстрому насухо добрился и вышел во двор института. Там уже собирались сотрудники и аспиранты, жившие в институтских квартирах и общежитиях. Появились директор и секретарь парткома института. Секретарь парткома, отвечая на вопросы, видно уже не в первый раз, объяснял, что военнообязанным, приписанным к частям, необходимо являться в пункты и в сроки, указанные в военных билетах. Всем остальным — ждать повестки из военкомата.
— А пока что, товарищи, — сказал он, — прошу разбиться на группы по десять человек. Есть указание рыть щели — укрытия от бомбежек. Сейчас привезут шанцевый инструмент и приедет инструктор по саперному делу. Вас я назначаю старшими десяток. — При этом он записал в блокнот фамилии старших.
Я оказался в «десятке», в которой было 13 человек, в основном из знакомых мне аспирантов. Инструктор показал места в институтском саду, где надо было отрыть щели, границы участков по десяткам были отмечены колышками. Еще не был снят слой дерна, а у многих с непривычки появились на ладонях и стали лопаться пузыри, на потертые места попадала земля, но каждый старался выглядеть бывалым землекопом. Мне повезло тем, что на половине ширины щели, которую я копал, грунт оказался странно податливым, и мне удалось быстрее моих товарищей продвинуться в глубину. Но неожиданно именно с этой «везучей» стороны обрушилась стенка щели, и пришлось выбрасывать наверх осыпавшуюся землю. Только теперь я сообразил, откуда шел неприятный запах, который до этого старался не замечать: на моем участке щель проходила через край зловонной ямы, которую когда-то засыпали сверху землей. Ее содержимое изрядно перепрело, но душок все же остался.
Наверху у щели останавливались любопытствующие прохожие, и один из них, молодой шутник, сказал по моему адресу:
— Здорово ты, дружище, этим самым… окапываешься!
Я промолчал, но остряку ответил другой прохожий, седоусый:
— А ты чем зубы скалить, лучше бы лопаточкой сам поработал. А бомба — это тебе не шуточки: жахнет — как миленький тут же в это самое… сиганешь, да еще и своего добавишь.
— Но-но, дядя, не сей панику. Какие могут быть бомбы в Ленинграде? Может быть, уже наши воюют на немецкой территории.