Секретные академики
Шрифт:
— Первый прилет, пожалуй, самый эмоциональный?
— Кстати, мы не знали, куда именно летим. И долго гадали после приземления, где именно находимся! Я увидел тополя и сказал: «Это — Средняя Азия!» Но потом угадали, что попали под Семипалатинск, там и начали работать… Взрывы проводились разные, было, в частности, и несколько наземных взрывов. Небольшой мощности, но они наиболее «грязные», так как вверх поднимается большое количество загрязненного грунта. Но в основном были воздушные взрывы. Выставлялась боевая техника, изучалось воздействие на нее ударной волны, светового поражения, а также исследовалось
— Вас поразили первые взрывы, которые увидели?
— Я читал отчеты о взрывах, а потому особо нового для меня не было. Конечно, радиоактивное облако, которое формируется у самой земли и уходит куда-то в поднебесье, очень эффектное, но страха я не испытывал даже в те минуты, когда на самолете «вонзались» в облако…
— И такое случалось?
— У нас было много самолетов, которые исследовали наземный радиоактивный след, однако было и два больших самолета для изучения самого облака. И было решено лететь в центр облака!
— Кто решал?
— Ученые. Надо было понять, что там происходит… Но мы выбрали не самые мощные взрывы, потому что в них самолеты могли бы не выдержать — там ведь турбулентность очень большая. Конечно, мы получили большие дозы, но все-таки стали первыми, кто построил структуру радиоактивного облака, и это дало нам возможность точнее прогнозировать его распространение.
— Как это было? Необычное ощущение?
— Конечно. Это облако. Полупылевое, полуобычное. Радиоактивное облако состоит из обычного и увлеченной с земли пыли… Вошли в него. Цвет какой-то серый. Видимость — «ноль». Приборы все «дергаются», потому что попали в зону высокой активности. Но самое интересное, что какой-то формалист-дозиметрист все-таки нам записал в задании: «Полет прекратить при получении 50 рентген!» Мы тогда посмеивались: а если такое случится в середине облака, то в какую сторону облака лететь?!
— А что за самолет был?
— Ту-4. Военный самолет типа «летающей крепости», четырехмоторный, стратегический бомбардировщик. Экипаж, по-моему, семь человек, и нас двое.
— И сколько времени продолжался эксперимент?
— Само облако мы пролетали за несколько минут. Думаю, что две-три минуты — скорость большая, а облако не так уж велико.
— И сколько рентген это «стоило»?
— Немного, так как облако, к счастью, оказалось небольшим. Наверное, 20–30…
— И вы так спокойно об этом говорите?
— У меня были случаи, когда были аварийные случаи и ситуация оказывалась намного тяжелее!
— На Новой Земле, когда «раскололась» гора?
— Да, из-за тектонической трещины произошел выброс, случилась «нештатная» ситуация. Тогда все получили больше… Там я был прогнозистом, и обстановку предсказал довольно точно.
— Именно эту, аварийную?
— И ее тоже. Было несколько вариантов, в том числе и весьма похожий… Но это все полигоны, взрывы, и занимаются такой работой испытатели — им по профессии положены переживать разные ситуации и рисковать. А Чернобыль сильно отличался тем, что в орбиту этого события попрало много людей, которые никакого отношения не имели ни к испытаниям, ни к атомной энергетики.
— Вы рисковый человек?
— Так сложилась судьба, а потому стараюсь трезво оценивать происходящее и принимать те меры, что необходимы с моей точки зрения как профессионала. Именно так мы работали и на ядерных полигонах, и в Чернобыле.
— Вы встречались со многими ядерщиками, кто из них произвел на вас наибольшее впечатление?
— Очень многие. Это были образованные интеллигентные люди. Я могу перечислить десятки фамилий, но первым все-таки назову Юлия Борисовича Харитона. Тем более, что он был оппонентом на моей докторской диссертации.
— Не может быть?! Как же вам удалось защититься, если известно, что более «въедливого» и «придирчивого» оппонента просто не существовало?!
— И более справедливого! Хотя мне эта диссертация досталось очень тяжело. Но это, я считаю, мое высшее научное достижение! Когда я приехал к нему, он сказал: «Надо выступить перед моим научным коллективом». И вот в зале человек сто пятьдесят, а я один перед ними… После доклада меня засыпали вопросами, однако в основном меня поддержали, диссертацию одобрили, и только после этого Юлий Борисович Харитон написал отзыв. Он, конечно же, мог и сам это сделать — проблему он знал великолепно, но все-таки посчитал, что пройти «школу Арзамаса» мне будет полезно. И это действительно так, потому что встречи и работа со специалистами из ядерного центра — это, конечно же, лучшие впечатления на всю жизнь. Это не только профессионалы высокого класса, но по человеческим качеством уникальные люди.
— Сейчас многие из них возвращаются к мирным ядерным взрывам, мол, это и есть настоящая конверсия. Вы, я знаю, принимали участие в их проведении. Какой из них запомнился особенно?
— Чаган. Создание гигантского озера, и я первым переплыл эту воронку…
— Когда?
— Сразу же, как только воду пустили. Там 410 метров в диаметре. Это была весна 1965 года… Эксперимент был очень эффектным. Пытались сделать воронку таким образом, чтобы радиоактивности было мало. Заряд надо было разместить в земле так, чтобы с одной стороны он «прорвался» наружу, а с другой — чтобы «грязь» была захоронена. И вот мы смотрели: при взрыве будут ли красные всплески, что свидетельствует о «грязи»?.. Все-таки несколько прорывов радиоактивности на шаре мы наблюдали… Некоторая активность все-таки осталась… Вот с американцами и обсуждали, как сделать заряды «почище», геометрию изменить и так далее. Технически все эти проблемы решаемы, но если учитывать психологию человечества, то при жизни нашего поколения вернуться к промышленному использованию ядерных взрывов не удастся.
— Из-за Чернобыля?
— Из-за него и из-за страха перед всеобщим уничтожением, гибелью Земли. А этот страх порожден гонкой ядерных вооружений, и он еще долго будет преследовать нашу цивилизацию.
— И ваша работа в науке помогла это лучше осознать?
— Надеюсь, что это так…
Новая встреча с академиком Израэлем случилась через несколько лет. И на этот раз мы говорили совсем о других проблемах. Впрочем, их следует рассматривать как продолжение предыдущих.