Секретные архивы ВЧК-ОГПУ
Шрифт:
Ввиду вышеизложенного, постановлением Сибревгома от 12 сентября сего года барон Унгерн предается суду Ревтрибунала Сибири по обвинению:
1. В проведении захватнических планов Японии.
2. В организации свержения Советской власти в России с восстановлением монархии, причем на престол предполагалось посадить Михаила Романова.
3. В зверских массовых убийствах рабочих, крестьян, коммунистов, советских работников и евреев, которые вырезались поголовно, а также в вырезании детей революционных китайцев.
Председатель ВЧК по Сибири
Павлуновский».
Затем
— Какова суть вашей программы? — поинтересовался председательствующий.
— Прежде всего, вырезать евреев! Потом — посадить на престол Михаила Романова, который вместе с аристокрагией должен править народом. И самое главное, землю возвратить дворянству! — сверкнув тем самым жутким взглядом, выкрикнул Унгерн.
Чего только не повидал на своем веку старый политкаторжанин Опарин, но даже он дрожащими руками схватился за графин с водой и долго булькал ледяной водой, нарушая повисшую в зале оцепенелую тишину.
— И вы ни от чего не отказываетесь, ни в чем не раскаиваетесь? — выдавил, наконец, Опарин. — И признаете себя виновным по всем пунктам обвинения?
— Ни от чего я не отказываюсь и ни в чем не раскаиваюсь! — вскинул голову Унгерн. — И виновным признаю себя по всем статьям, кроме одной: никаких согласованных планов с Японией у меня не было.
А что же будущий академик, член ЦК ВКП (б) и депутат Верховного Совета СССР Емельян Ярославский, что сказал он? Партийный трибун, как всегда, был верен себе. Прежде всего, он пригвоздил к позорному столбу дворянство.
— Приговор, который будет вынесен сегодня, должен прозвучать как смертный приговор над всеми дворянами,—рубанул с плеча Михаил Израилевич, — которые пытаются поднять руку против власти рабочих и крестьян! Что можно сказать в защиту барона Унгерна? — саркастически вопрошал общественный обвинитель. — Лично он — просто несчастный человек, вбивший себе в голову, что он спаситель и восстановитель монархии, что на него возложена такая историческая миссия. Мы знаем, что история ставила над нами таких же людей, с теми же самыми пороками, какие есть у барона Унгерна, — и эти люди царствовали над нами.
Мы знаем, что в среде Романовых было немало людей, которые были неуравновешенными и душевнобольными. Но мы знаем и другое, мы знаем, что с исторической точки зрения все дворянство является совершенной ненормальностью, что это отживший класс, что это больной нарыв на теле народа, который должен быть срезан. Ваш приговор обязан этот нарыв срезать. А все бароны, где бы они ни были, должны знать, что их постигнет участь барона Унгерна! — под бурные аплодисменты и одобрительный гул толпы закончил Ярославский.
Умница Боголюбов, которому вменили в обязанность защищать барона, прекрасно понимал суть происходящего и свою речь построил не на защите Унгерна, а на подыгрывании
— И судебное следствие, и обвинитель совершенно правильно отметили, — начал он, — что Унгерн, как политический деятель, абсолютно ничего собой не представляет. Он — ничтожество. Его больной фанатизм, подогреваемый религиозномистическими представлениями о добре и зле, подвигнул барона на целый ряд ужасных убийств, причем при посредстве своих соратников.
Можно ли представить, чтобы нормальный человек мог сотворить такую бездну ужасов?! Конечно, нет. Если мы, далекие от науки и медицины люди, присмотримся к подсудимому, то мы увидим, что на скамье сидит плохой представитель так называемой аристократии, извращенный психологически человек, которого общество в свое время не сумело изъять из обращения.
Подсудимый Унгерн есть больной продукт больного общества. Его психика, его деяния есть тяжелые последствия проклятого рабского многовековья. Со всем этим он предстал перед вами в ожидании мудрого и справедливого приговора.
Но я бы сказал, что для такого человека, как Унгерн, расстрел, мгновенная смерть, будут самым легким концом его страданий. Это будет похоже на то сострадание, которое мы оказываем больному животному, добивая его. В этом отношении барон Унгерн с радостью примет наше милосердие. Правильнее было бы не лишать Унгерна жизни, а заставить его в изолированном каземате вспоминать об ужасах, которые он творил, — под возмущенный свист и топот закончил Боголюбов.
Сразу после этого председательствующий предоставил последнее слово Унгерну.
Барон резко поднялся, вскинул голову, размашистым театральным жестом запахнул свой желтый халат, зверинозатравленным взглядом окинул зал и, яростно играя желваками, прошипел:
— Мне нечего сказать.
После короткого совещания трибунал огласил приговор: «Барона Унгерна подвергнуть высшей мере наказания — расстрелять. Приговор окончательный и ни в каком порядке обжалованию не подлежит».
В тот же день приговор был приведен в исполнение.
По большому счету, на этом можно было бы поставить точку и обойтись без комментариев. Надеюсь, что после всего того, что читатели узнали об Унгерне, никому и в голову не придет, что этот кровавый маньяк соответствует образу «невинно пострадавшего борца за святое русское дело». Надеюсь также и на то, что каждому здравомыслящему человеку теперь ясно, что представляют собой люди, которые хотели бы иметь силуэт кровавого барона на своем знамени.
Остается только добавить, что запрос депутата, с которого я начал свой рассказ, прошел по всем инстанциям и добрался до Новосибирска, где девяносто лет назад рассматривалось дело Унгерна. И вот какой оттуда пришел ответ: «Новосибирский областной суд, рассмотрев материалы в отношении Унгерна, в реабилитации отказал».
Таким образом, возвращение кровавого барона не состоялось, и человека в белых одеждах из него не получилось. А о его месте в истории очень хорошо написал один из современников барона: