Секретные миссии (сборник)
Шрифт:
Там, в кабинете Лонга, мне вспомнился давно минувший день, когда я впервые подумал о том, что стану военным моряком. Мне было восемь лет, когда я с берега родной Флориды в канун испано-американской войны с замиранием сердца наблюдал за американскими военными кораблями. Возбужденный, я с восхищением смотрел на корабли и суда, на солдат в полном боевом снаряжении, стоящих на палубах, и на орудия, приведенные в боевую готовность. Именно в то время пленил меня флот, да, скорее флот, чем море, и с тех пор это чувство не оставляет меня.
С конца августа 1920 года я был временно прикомандирован к военно-морской разведке. У меня было весьма смутное представление о том, что означает слово «разведка», и я разделял чувство безразличия и некоторой подозрительности, с которым мои товарищи-офицеры обычно относились
Но в кабинете Лонга я вдруг понял, что скрывается за этим словом «разведка». Лонг усиленно старался показать, что мое новое назначение не должно вскружить мне голову. Он хотел, чтобы я не, придавал слишком большого значения этой перемене.
— Хотя вы назначены в разведку, — сказал он, — вы поедете в Японию для изучения языка, как студент, а не как офицер разведки. Более того, я советую вам держаться от разведывательной работы подальше. Мы ожидаем, что вы вернетесь назад с самой ценной информацией, в какой мы в настоящее время нуждаемся, а именно: со знанием японского языка и японского народа. Вы не должны связывать себя по рукам и ногам другими обязанностями. Таковы ваши задачи.
Стремясь объяснить мне сущность моего назначения в разведку, он тем самым шире раскрыл мне глаза на многочисленные аспекты ее деятельности. Я думал: «Как можно оторвать знание иностранного языка и неизвестного народа от разведки? Как смогу я, даже имея на то желание, воздержаться от изучения Японии, изучая японский народ и его язык. Конечно, мое назначение есть самое настоящее разведывательное задание, что бы ни говорил начальник военно-морской разведки».
Событие, которое произошло сразу же после моего разговора с Лонгом, укрепило во мне это предположение. Совершенно неожиданно мне пришлось познакомиться с японской разведкой, которая в то время пыталась расправить крылья в Вашингтоне. Мне предложили, пока оформляются документы, снять комнату в доме под названием «Бенедикт», где проживали холостяки, возле клуба армии и военно-морского флота. Я не знаю, совпадение ли это, но комната, которую мне рекомендовали, находилась над апартаментами капитана 1 ранга Уэда, который в то время являлся японским военно-морским атташе в Вашингтоне. Наша военно-морская разведка знала его как многообещающего работника расширяющейся японской шпионской сети. Хотя наше наблюдение в то время было поверхностным и носило случайный характер, но за капитаном 1 ранга Уэда мы следили зорко, и я должен был докладывать о всех деталях поведения японского военно-морского атташе.
Находясь под сильным впечатлением от поставленной мне задачи, а также движимый чувством любопытства, я в результате тщательного наблюдения установил, что капитан 1 ранга Уэда — это веселый холостяк, по крайней мере здесь, в Соединенных Штатах. Он широко использовал либеральные правила «Бенедикта» в отношении женщин. Каждую ночь я слышал пронзительно резкий смех японца, сопровождаемый женским хихиканьем. До меня доносились обрывки разговоров, ибо окна его апартаментов и моей комнаты были раскрыты. Мне не стоило большого труда установить, что эти девушки работали секретаршами в военно-морском министерстве. Это открытие дало толчок к повышению нашей заинтересованности вечеринками Уэда, и вскоре мы установили, что среди его самых частых и желанных гостей была стенографистка секретных материалов из секретариата военно-морского министра. Через некоторое время после этого открытия в секретариате министерства провели необходимые перемещения. Не желая прослыть «убийцами счастья и веселья», мы ограничились тщательно продуманной заменой нескольких секретарш. И жизнь капитана 1 ранга Уэда в «Бенедикте» протекала так же весело, как и прежде.
Событие в доме «Бенедикт» открыло для меня два кардинально отличающихся друг от друга аспекта разведки. В кабинете Лонга меня посвятили в то, что на нашем профессиональном языке называется «позитивной разведкой», в доме «Бенедикт» я столкнулся с так называемой «негативной разведкой». Лишь немногие понимают, что существует большая разница между этими двумя формами действий. Позитивную разведку можно определить как сбор разведывательных данных о намерениях,
Негативная разведка — это сбор сведений относительно иностранных агентов; ее цель — не дать им возможности получать такие информационные сведения о нашей стране, какие мы стремимся получить об их стране. Ни одна из этих форм почти, как правило, не имеет ничего общего с работой «плаща и кинжала», приобретающей широкий размах в начале каждой войны. Подавляющее большинство основных разведывательных сведений добывается путем непосредственного наблюдения, изучения справочников, чтения иностранных книг и газет, слушания иностранных радиопередач, опроса туристов и всякого рода лиц, побывавших в той или иной стране. Сбор сведений тайными методами и средствами не является разведкой — это шпионаж. То и другое связано между собой, но между ними существует важная разница, что слишком поздно было осознано нашими противниками в странах оси.
К тому времени, когда я получил приказание отправляться в Токио, я знал о разведке столько, сколько можно было почерпнуть о ней в течение двухмесячного напряженного ее изучения. Свои знания я закрепил на практике в «Бенедикте», а теперь мне предстояло применить их в Японии.
«Мы попросили военное министерство предоставить вам место на армейском транспорте «Шерман», отплывающем из Сан-Франциско в Японию 11 октября 1920 года», — сообщили мне из морского министерства.
Прибыв в Японию, я застал страну в состоянии своеобразного возбуждения. Японский милитаризм оказался в затруднительном положении. Он шел на попятную. Так называемая сибирская экспедиция, стоившая огромных средств, потерпела неудачу. Следует вспомнить, что беспорядок в Сибири и присутствие там чехословацких военнопленных побудило союзников направить в Сибирь экспедиционные войска под предлогом спасения чехословаков. Великобритания и Соединенные Штаты пригласили Японию участвовать в предстоящей экспедиции. Ей было предложено послать в Сибирь силы численностью в 7000 человек. Японские милитаристы, питая надежду на легкое завоевание части азиатского материка, вместо того чтобы направить 7000 человек, послали 70 000, но даже такие силы не одолели русского Дальнего Востока.
Военные неудачи в России вызвали волну протеста среди японского народа против агрессивного курса милитаристских кругов. В парке Хибия [110] проходили митинги протеста, составлялись петиции правительству, и ораторы, представлявшие различные политические группы, а также профсоюзные организации настойчиво требовали отзыва японских экспедиционных сил. Прибыв в Токио в ноябре 1920 года, я наблюдал бурный, неудержимый поток таких выступлений. В Соединенных Штатах мне говорили, что милитаристы являются хозяевами японской политической жизни. Но когда я впервые столкнулся с военными и военно-морскими кругами, я не мог не заметить подавленной атмосферы, царившей в их среде.
110
Хибия — парк в центре Токио, обычное место массовых митингов. — Прим. ред.
Народ выражал свой гнев по-разному. Вскоре стало небезопасно выходить на улицу в военной форме и указывать воинские звания на воротах офицерских домов и дверях квартир. Начальнику генерального штаба пришлось уйти в отставку. Военные ассигнования были урезаны — «беспрецедентная наглость», как заявляли мне знакомые японские офицеры.
Вначале я не понимал всей политической важности этих событий и не мог распознать силы, которые кипели в глубине японского империалистического вулкана. Как это обычно бывает с новичками, выполняющими квазидипломатические поручения, я попал в водоворот дипломатии. Докладывая о всех своих действиях нашему военно-морскому атташе капитану 1 ранга Эдварду Уотсону и завязывая знакомства с молодыми работниками посольства, я получил доступ к той стороне жизни в Токио, которую менее всего хотел изучать. Перелистывая страницы своего дневника, я нахожу такие записи, сделанные в первые дни моего пребывания в Японии: