Секретные объекты «Вервольфа»

Пржездомский Андрей Станиславович

В подземелье был протянут кабель и развешаны лампы-подсветки. В сумраке подвалов, при слабом свете этих ламп военнопленные казались призрачными тенями прошлых столетий. Охрана так их и звала — «призраки». Вся территория, где проводились работы, была оцеплена фольксштурмом, но ополченцы, стоящие в цепи, не могли видеть, а тем более знать характер работ, проводимых в замке. Они были осведомлены только об одном — в связи с подготовкой русскими генерального штурма города укрепляются все объекты, которые могут быть использованы для обороны. А в том, что скоро в Кёнигсберге развернутся уличные бои, не сомневался уже никто.

К тому моменту, когда оберфюрер Бёме получил от гаулейтера Коха указания об укрытии ценностей на объектах «W», то есть в подземных

сооружениях «Вервольфа», а после этого согласовал все конкретные вопросы с доктором Роде, практически все объекты были построены, оборудованы и приспособлены для целей диверсионной борьбы. Теперь нужно было предпринять все необходимое, чтобы скрытно разместить в некоторых из них особо ценный «груз», предварительно освободив необходимые помещения от складируемых в них оружия, боеприпасов, снаряжения и продовольствия. Для этого уже не требовалась помощь Гербаха и Мунира. Оберфюрер Бёме лично поблагодарил их за четкое исполнение служебного долга, еще раз напомнил о том, что они обязаны все «забыть» и никогда, ни при каких обстоятельствах никому не сообщать о работах, в которых они принимали участие совместно с СД.

— Господин Гербах! Господин Мунир! Вы достойные солдаты фюрера! Вы профессионально выполнили поставленную перед вами задачу. Я обещаю вам, что руководство Имперского управления безопасности побеспокоится о ваших семьях и о вас лично. Я согласовал вопрос о вашей отправке в Германию морем. Вот пропуска и посадочные предписания. — Бёме протянул Гербаху документы. — Прошу вас прибыть завтра в Пиллау и обратиться к гауптштурмфюреру Нолле — начальнику нашего отделения. Он обеспечит вас всем необходимым, временно разместит в гостинице «Золотой якорь», а потом организует отправку в Шлезвиг-Гольштейн [169] . До Пиллау вас довезет наша машина. Она будет стоять на Гендельштрассе [170] около второго входа в полицай-президиум. Удачи!

169

Шлезвиг-Гольштейн — земля и гау (административно-территориальная единица) в северной части Германии.

170

Улица Генделя в Калининграде.

Этими словами Бёме закончил непродолжительную беседу с Гербахом и Муниром в трехэтажном особняке на Лёнсштрассе, именуемом «виллой W».

Растроганные заботой оберфюрера, оба советника долго жали руку Бёме, подобострасно повторяя: «Спасибо, господин оберфюрер! Спасибо, господин оберфюрер!» Так как день был уже на исходе, они поспешили по домам, договорившись встретиться утром у полицай-президиума. Надо было срочно собрать вещи перед дорогой, которая могла стать спасением в, казалось, уже совсем безвыходной ситуации. Со дня на день ожидалось, что русские ворвутся в город.

Ганс Гербах жил на Штайнштрассе, неподалеку от перекрестка с Хаммервег [171] . Дома здесь почти не пострадали, несмотря на регулярные авианалеты. Несколько зажигалок, упавших на соседний дом, быстро потушила бригада содействия противовоздушной обороне, в которую входили жильцы близлежащих домов и члены организации «Гитлерюгенд».

Несмотря на то что дом сохранился, жильцов в нем почти не осталось. Соседями советника были высокопоставленные чиновники городской администрации, но большинство из них покинули Кёнигсберг. Городской советник Куно Раабе был арестован гестапо еще в августе прошлого года. Как выяснилось, он был одним из активных участников заговора против Гитлера и по приговору «Народного трибунала» в Берлине был осужден к смертной казни. Президент восточнопрусского финансового суда Риде вместе с семьей поспешно покинул Кёнигсберг еще в прошлом году, а советник фон

Кноблох канул в безвестность во время налета на город в августе 1944 года. Во всем доме оставались лишь сосед Гербаха по этажу, престарелый университетский профессор Мерц, которому со своей больной женой уже некуда было ехать, да беженцы из Инстербурга, занявшие пустующую квартиру на первом этаже.

171

Улица Офицерская и проспект Мира в Калининграде, соответственно.

Советник Ганс Гербах, занятый последние несколько дней строительством укреплений, почти не бывал дома. Его жена Эмма, после того как пришло известие о гибели их сына при наступлении англичан и американцев в Арденнах, постоянно сидела в старом кожаном кресле, перебирая письма и старые фотографии. Она словно помешалась — твердила какие-то бессвязные слова, время от времени плакала, потом надолго забывалась, закрыв лицо руками, и сидела так часами, не проронив ни звука. Ганс еженедельно приносил домой паек, получаемый в саперной части, к которой он был теперь приписан. Собственно, последнее время с продуктами в городе стало совсем плохо, и советник принес в этот раз лишь два фунта серого эрзац-хлеба, шесть банок сардин, две пачки маргарина, маленькую баночку суррогатного кофе и (о чудо!) аккуратно упакованную в цветную фольгу плитку темно-бордового, почти черного мармелада.

Из информации агента советской контрразведки Л об обстановке в городе перед штурмом его советскими войсками

«Снабжение населения Кёнигсберга продуктами питания было неплохое, и люди, в общем, жили лучше, чем раньше по карточкам… В большинстве случаев вместо говядины выдавалась конина. Картофель был почти что в каждом погребе, так как заранее был на основании приказа распределен по погребам…

Населению иногда выдавался дополнительный паек. На Пасху выдали пшеничную муку и сахар и, кроме того, водку… Я впоследствии не встретил ни одного человека, который утверждал бы, что ему пришлось голодать во время осады города. Управление здравоохранения давало слабосильным, желудочным больным и другим подобным гражданам ордера на получение молока, белого хлеба, жиров и т. д.».

— Эмма! Мы уезжаем! Завтра утром! — радостно выпалил Гербах, как только открыл дверь в квартиру.

В полумраке прихожей угадывались очертания книжных стеллажей и узкого шкафа, в котором у Гербаха хранились многочисленные чертежи и бумаги с инженерными расчетами. Дверь в комнату была прикрыта, и только узкая полоска у пола светилась слабым светом. Он торопливо разделся, повесив пальто на вешалку, прошел в комнату.

Жена сидела, как всегда, неподвижно в кресле. Перед ней на круглом обеденном столе стояла керосиновая лампа, тусклым, дрожащим светом освещая большую комнату, и лежали стопка писем сына да два альбома со старыми фотографиями.

— Эмма, опять? — укоризненно проговорил Ганс Гербах. — Прошу тебя, перестань! Его не вернешь. А нам надо жить.

Она посмотрела на мужа долгим потухшим взглядом. Помолчала, затем пошевелила губами, как бы собираясь что-то ответить, но выдавила из себя только тяжелый вздох. Потом, видно, собравшись с силами, сказала:

— А зачем? Зачем жить?

Гербах подошел к жене, положил руки ей на плечи, затем стал осторожно и нежно гладить ее по аккуратно уложенным волосам.

— Эмма, прошу тебя! Не надо! Завтра мы уедем. Уедем в Саксонию, к Крамерам. Они нас примут. А здесь будет кошмар. Поверь мне! Здесь…

— Иоханнес, я не хочу никуда уезжать! Что мы будем делать там, в Саксонии? Здесь у нас дом. Здесь жил наш мальчик.

— Эмма, ты ничего не понимаешь! Здесь будет ад! Я говорю тебе это потому, что я знаю. Сюда придут русские, и мы все погибнем. Я это знаю точно. Наци собираются уйти в подземелья и оттуда воевать с русскими. Это — безумие! Потом, когда война закончится, мы вернемся. Эмма, нам надо уехать!