Секретный фарватер (ил. П.Павлинова)
Шрифт:
Следом за знаменем училища проходят молодые офицеры.
Зал опустел.
Приказ о назначении на флоты зачитывается уже в ротах:
— Лейтенант Авилов — на Тихоокеанский… Лейтенант Бубликов — на Черноморский…
Отличникам, по традиции, предоставлен выбор моря. Товарищи Александра заранее знают «его» море. Где и продолжать службу старому балтийцу, как не на Балтике?
Но заключительные слова приказа вызывают всеобщее недоумение:
«…откомандировывается в распоряжение командующего пограничными войсками Ленинградского военного округа».
Пограничными?
Александр обменивается с Грибовым многозначительным взглядом. Только они двое понимают, в чем дело. Это — тайна, о которой не положено знать никому, кроме самого ограниченного круга лиц.
Официальная часть закончена. Молодых офицеров окружают их гости — родственники и знакомые. Александр подходит к Грибову.
Короткое, сильное рукопожатие.
— Когда едете к новому месту службы?
— Послезавтра, Николай Дмитриевич.
— Очень хорошо. Я одобряю ваше решение не идти сейчас в положенный вам отпуск. Отгуляете его зимой.
— Конечно, Николай Дмитриевич. Хочется поплавать, пока длится навигация. А потом, я же читаю газеты…
Грибов кивком головы показывает, что понял, какое отношение имеют газеты к этому решению.
Он задумчиво смотрит на лейтенанта Ластикова. Внешне сходства с Шубиным никакого. Да его и не может быть. Александр — не родной, а приемный сын.
И в то же время угадывается глубокое внутреннее родство между ними.
Жесты и разговор Ластикова несколько медлительны. На первый взгляд он может показаться даже флегматичным. Но это спокойствие спортсмена, который бережет силы для решающего броска или удара.
Ластиков немногословен. А ведь когда то, будучи юнгой, мог часами разглагольствовать, потешая матросов. Произошло нечто подобное тому, что происходит с тоненьким дискантом, который в период возмужания переходит в мужественный баритон или бас.
Время то, время как бежит! Давно ли у дверей звонил стриженный под машинку курсант первокурсник, старательно прятавший под военно морским этикетом свою застенчивость: «Разрешите войти!», «Разрешите представиться!»
Но потом, усевшись в кресле против хозяина, он овладел собой. Характерно, что сразу же овладел собой, едва назвал «Летучего Голландца», то есть перешел к делу, к цели своего посещения.
Помнится, сидел, сцепив пальцы рук между коленями, немного подавшись вперед, наклонив лобастую голову. Докладывал — именно не рассказывал, а докладывал — сжато, экономно, стараясь придерживаться только фактов.
Теперь лейтенант Ластиков, выпрямившись, стоит перед Грибовым.
Волосы у него светлые, почти льняные, не острижены под машинку, а расчесаны на пробор. Черты лица, очень загорелого, отвердели, определились.
И все же давешний милый сердцу Грибова угловатый первокурсник порой проглядывает в нем. Особенно когда задумается о чем то — вот как сейчас, — и так глубоко задумается, нагнув голову и уставившись на собеседника своими темно карими, широко расставленными, словно бы немного удивленными глазами.
— Я, Николай Дмитриевич, стал очень ясно понимать, как это важно: «Летучий Голландец»! Ведь мы по самому краю ходим, верно?
Молодой офицер заставил себя улыбнуться, но глаза оставались невеселыми, злыми.
— Ну что ж! — бодро сказал Грибов. — Я сделал свою часть работы. Остальное зависит уже от вас. От вашей целеустремленности, настойчивости, терпения. Я так и доложил адмиралу Рышкову… Надеюсь, не подведете? Я шучу, понятно. Вы как проводите сегодняшний вечер? По традиции, с товарищами?
— Так точно. Прощально отвальная встреча.
— Тогда значит, завтрашний вечер у меня?
— Спасибо, Николай Дмитриевич.
— Спасибо будете после говорить. Я закончил прокладку курса. Завтра вручу карту вам…
Глава вторая
ТЕМА ВЕЛИКОГО ГОРОДА
Когда Александр вышел от Грибова, то почти ничего не видел, не замечал вокруг. Зигзагообразная линия прокладки плыла в сумерках перед его глазами.
Как красная змейка, вертелась она на фоне домов и деревьев, горбилась, как гусеница, сдвигалась и раздвигалась, как складной метр…
Александр спустился по Невскому к зданию Адмиралтейства, покружил в сквере, где прогуливались няньки, толкая перед собой колясочки с детьми и значительно поглядывая на матросов, стоявших группами под сенью деревьев.
Как ни был он поглощен своими мыслями, все же с нескрываемым удовольствием подносил руку к козырьку, отвечая на приветствия.
Час был сравнительно ранний. Предстояло решить, как закончить этот вечер, последний в Ленинграде.
Товарищи, конечно, еще догуливают на квартире у одного из выпускников. Отличные, бравые ребята, весельчаки! Но к ним сейчас не хотелось. Они бы обступили Александра, принялись бы допытываться, почему у него такой рассеянный вид, и настойчиво требовать, чтобы он немедленно выпил «штрафную».
И потом там, наверно, сидит эта Жанна!
Вчера Александр не имел от нее ни минуты покоя. Она почти беспрерывно хохотала, откидываясь назад всем корпусом, и говорила: «Красивый — жуть!»
— Шурик! Шурик! — кричала она через всю комнату (его никогда и никто не называл «Шурик»!) — Я приеду к вам в Выборг! Не бойтесь меня! Я не кусаюсь! — и закатывалась от смеха, будто и впрямь сказала что то очень остроумное.
А он и не боялся. Просто думал в этот момент о словах Грибова: «Остальное теперь зависит от вас. От вашей целеустремленности, настойчивости, терпения! Не подведете?»
Быть может, в другое время она и понравилась бы ему, эта так называемая Жанна? Хотя вряд ли.
Он с удовольствием зашел бы к Виктории Павловне — покрасоваться погонами и кортиком. Она, конечно, угостила бы его домашним печеньем и конфетами. До сих пор никак не могла привыкнуть к тому, что Александр уже взрослый мужчина.