Секс и деньги. Сборник романов

Крейг Роберт

Самой тяжелой из всех обязанностей членов партии было присутствие на регулярных собраниях. Пока я не вступил в партию, эти собрания казались мне довольно занятными, потому что: а) каждое из них посвящалось какой-нибудь интересной теме, например гражданской войне в Испании или борьбе с фашизмом в Германии, и б) собрания проводились в пабе. После того как мне выдали партбилет, собрания потеряли былую привлекательность, я понял, что в конечном счете они сводились к все новым и новым поручениям. Составлялось расписание нарядов по продаже газет, другие задания определялись в соответствии с текущей ситуацией – это могли быть организация забастовки

или акции протеста, проведение марша от пункта А до пункта Б и обратно.

Я быстро исчез из поля зрения руководства партии и присоединился к так называемому «болоту», к которому относились молодые люди с левыми взглядами и нежеланием подчиняться партийной дисциплине. Меня ничего не интересовало. Я не хотел быть частью капитализма – системы, взрастившей Кейта и красномордых учителей. Я даже развил теорию, согласно которой все, что делают люди, в итоге приводит к ухудшению положения вещей. Такое умозаключение базировалось на сложной цепочке рассуждений, ведущей от капиталистических предприятий к гонке вооружений, спекулятивной торговле или чему-нибудь столь же аморальному.

Даже если бы я научился играть на гитаре и петь, настраивать струны и писать революционные песни, а затем подписал бы контракт с «И-эм-ай» (для того чтобы мое послание достигло массового слушателя), стал бы популярнее Пола Веллера и участвовал в турах и концертах в пользу угнетаемых, то все равно способствовал бы обогащению межнациональных корпораций, которые инвестировали бы мои деньги в оружие.

Именно поэтому я не стал утруждать себя обучением игре на гитаре и пению, а вместо этого решил ничего не делать.

Я порвал с отцом – жестко и без объяснения причин. Из-за того что по возрасту и убеждениям он походил на Кейта и моих школьных учителей, я поставил между ними знак равенства. Я проклинал его за то, что он был евреем. Раньше отец редко вспоминал о религии. Он не читал на иврите и не знал молитв, ел сандвичи с беконом и женился на матери, несмотря на то что она была атеисткой. Но когда мы уехали и он женился второй раз, неожиданно все переменилось – отец стал правоверным иудеем и начал тренировать еврейские футбольные команды. Его новая жена работала при еврейской общине. Его дом, наш дом, стал у меня ассоциироваться с синагогой, которую я терпеть не мог.

Я не понимал этой внезапной перемены интересов, по-моему, он никогда не верил в Бога. Много позже я понял: отец хотел, чтобы мы остались евреями, потому что он сам был евреем, и если бы мы тоже уверовали, то у нас по-прежнему оставалось бы что-то общее. Даже разъехавшись по разным частям света, мы бы не потеряли эту связь.

Я ни на секунду не сомневался, что был умнее своего бедного отца. В те годы высокомерие человека, никогда не знавшего, что такое воспитывать собственных детей, давало мне чувство морального превосходства над ним – ведь я был революционером. Мы не ссорились, не было сказано обидных слов, просто однажды я в очередной раз попросил у него денег, он отказал, и я больше не звонил. У меня не было телефона, и отец не мог позвонить мне. За пять лет мы разговаривали только однажды, потом он умер.

Я писал рассказы для журналов. Иногда получалось продавать их, а если не удавалось, то я все равно был близок к успеху. Редакторы всегда проявляли ко мне интерес и старались чем-нибудь помочь, и я считал, что все редакторы – приятные люди, всегда готовые дать совет, располагающие массой свободного времени и беспокоящиеся обо

всех вокруг.

Я искал другие способы зарабатывания денег. Воровать я больше не мог – талант и сноровка уже давно оставили меня. Попробовал сделать хобби профессией и стал донором спермы. Банк донорской спермы находился в четырех милях от Лемингтон-Спа. Как в глупом анекдоте, я сперва постучался не в ту дверь. Открыла молодая медсестра, когда я предложил ей свою сперму, она показала мне, как пройти от их дома сестринского ухода до нужного мне учреждения. Я покраснел, как головка члена, и пошел дальше.

Сестры в спермохранилище были милы и дружелюбны. За один анализ крови мне заплатили треть недельного пособия по безработице, после чего предложили пройти в комнату и наполнить пластиковый стакан размером с батарейку от фонарика. Я зашел в крохотное помещение, где не было ничего, кроме унитаза и шкафа. Я знал, что это за шкаф: парни, которые заглядывали сюда раньше, рассказывали, что он полон порнографических журналов.

Но они ничего не говорили об унитазе. Я стоял, спустив штаны и зажмурив глаза, перед унитазом и силился представить себя где-нибудь в другом месте. Ничего не выходило. Я пытался расшевелить своего приятеля, а вокруг все воняло хлоркой и антисептиками. Да где я мог себя представить в такой обстановке? В очереди к доктору-сексопатологу? Прячущимся от надзирателей в тюремной моечной? Я натянул джинсы и проверил шкаф. В шкафу оказалось два ящика, и в них определенно не было порнографических журналов. Оставались только я и унитаз.

Кого я только себе не представлял – Дебби Херри из «Блонди», Полин Мюррей из «Пенетрейшн», Тину Веймаус из «Токин хедз» или Гей Адверт из «Адвертс», – но каждый раз, когда я был готов кончить, мне приходилось отвлекаться на стаканчик, и это сводило на нет все мои старания. В конце концов ценой неимоверного напряжения фантазии мне удалось выдавить каплю, которую я и предоставил медсестре. В то время еще не было домашних хранилищ, но сперма сохраняет свежесть в течение получаса, поэтому я мог брать работу на дом при условии, что Джо домчит меня до больницы на своем «мини».

После шести спермосдач медсестра сказала, чтобы я больше не приходил. Судя по всему, моя сперма как-то плохо замораживалась. А если называть вещи своими именами, то у меня никак не получалось заниматься онанизмом в собственной спальне.

Я принимал участие в государственных программах для длительно не работающих: мне предоставляли неквалифицированную работу или краткосрочные контракты. Я работал никчемным помощником в музее, неквалифицированным социальным работником и невостребованным советником в отделе экологии.

Большинство моих друзей переехали из центра. Сперва я избегал больших компаний. Жизнь была полна дерьма, но на большее я и не претендовал. Мне никогда не хотелось разбогатеть, купить дом, научиться водить или поехать в отпуск. Мне хотелось написать роман, но писать было не о чем.

Пару недель мы с Гаем проработали в Лондоне художниками-оформителями. Я по-прежнему получал пособие в центре, но выходные проводил на юге.

Каждую пятницу я шел в паб вместе Крисом, которого смутно помнил по универу. У нас была цель – обойти каждый из двухсот трех пабов в Ковентри. На это ушло около года, а после завершения программы мы решили продолжить ее в Уорвикшире. В шахтерской деревеньке Бедворс, заметив пятерых мужиков, стоявших на автобусной остановке, я сказал Крису: