Секс и эволюция человеческой природы

Ридли Мэтт

Скотоводческие сообщества традиционно полигамны почти без исключений — и понять причину не трудно. Состоит ли стадо из 50 или из 25 голов, усилий на его обслуживание нужно практически столько же. Это позволяет людям накапливать благосостояние со все возрастающей скоростью. Положительная обратная связь приводит к экономическому неравенству, которое ведет к неравенству в возможности содержать жен. Причина, по которой некоторые мужчины мукогодо в Кении имеют больший репродуктивный успех, по сравнению с другими — в том, что они богаче. А быть богатым — значит жениться раньше других и делать это часто^{300}.

Когда в шести разных частях мира независимо возникли «цивилизации» (от Вавилона в 1700 г. до н. э. до империи инков в 1500 г. н. э.), императоры содержали в своих гаремах тысячи женщин. Если раньше промысловая или

воинская сноровка позволяли мужчине иметь одну или двух дополнительных жен, то богатство позволило довести их количество до десятка или больше. Богатство покупает жен напрямую, но еще оно покупает «власть». Грань между первым и второй довольно трудно провести вплоть до эпохи Возрождения: до тех пор не имелось ни одного экономического сектора, независимого от структуры власти. Средства к существованию человека и его лояльность находились в распоряжении одного и того же местного предводителя^{301}. Власть — это, грубо говоря, способность собрать вокруг себя соратников и отдать им приказ. И эта способность напрямую зависит от богатства (а также некоторой доли насилия).

Стремление к власти характерно для всех социальных млекопитающих. Африканский буйвол продвигается по иерархии стада к доминантным позициям и получает за это сексуальное вознаграждение (в виде дополнительных спариваний). Шимпанзе тоже пробивается к позиции «альфа-самца» группы и, сделав это, увеличивает количество своих спариваний. Но, подобно людям, он возносится не только благодаря грубой силе, но прибегая и к коварству, и, прежде всего, к объединению в группировки с другими самцами. Племенная вражда между такими группировками у шимпанзе является одновременно и причиной, и следствием склонности самцов группироваться. В исследованиях Джейн Гудолл самцы одной группы шимпанзе отлично понимали, когда вражеская группировка имела над ними численное превосходство, и умышленно искали возможности отколоть от нее отдельных самцов. Чем больше и крепче союз, тем эффективнее он действует^{302}.

Союзы создают самцы многих видов. У индеек они объединяются в братства и проводят на токовище совместную демонстрацию. Если братство побеждает, самки спариваются с его главным самцом. Львы, объединившись, выгоняют из прайда других самцов и занимают их место. При этом они убивают детенышей — чтобы вернуть львиц в состояние готовности к размножению. После чего все члены братства спариваются со всеми самками прайда. У желудевых дятлов группы братьев живут с группами сестер единой коммуной свободной любви, занимающей одно «кормовое дерево». В нем дятлы продалбливают дырки и запасают на зиму до 30 тысяч желудей. Все птенцы — приходящиеся каждой птице если не детьми, то племянниками — должны покинуть группу, сформировать свои братства и сестринства и занять другое кормовое дерево, выгнав прежних жителей^{303}.

Союзы самцов и самок не обязательно основаны на родстве. Конечно, братья часто помогают друг другу, ибо являются родственниками. А что хорошо для генов твоего брата, хорошо и для твоих — ведь у тебя с ним половина генов одинаковая (и когда размножается он, немного размножаешься и ты). Но альтруизм оправдывает себя и по другой причине: из-за взаимности. Когда животное хочет получить помощь товарища, оно может пообещать вернуть долг в будущем. Если этому обещанию можно доверять — т. е. если особи способны друг друга узнавать и живут рядом достаточно долго, чтобы долги успевали возвращаться, — то самец может собирать других самцов для помощи в любовных вылазках. Нечто похожее происходит у дельфинов, чья половая жизнь нам только начинает открываться. Благодаря работам Ричарда Коннора (Richard Connor), Рэйчел Смолкер (Rachel Smolker) и их коллег, мы знаем, что группы самцов дельфинов крадут отдельных самок, держат их в неволе, заставляют смотреть на хореографическое представление, которое они им устраивают, и затем наслаждаются сексуальной монополией над ними. Когда самка рожает, союз самцов теряет к ней интерес, и она может спокойно вернуться к общей группе самок. Такие союзы самцов часто временны и держатся на принципе «ты мне — я тебе»^{304}.

Чем разумнее вид и чем переменчивее коалиции, тем меньше самцы ограничены собственными физическими способностями. Бизоны и львы завоевывают власть, побеждая в схватках. Дельфинам и шимпанзе, если они собираются бороться за власть, тоже не стоит быть слабыми — но при этом они, во многом, могут положиться на свою способность объединяться

в мощные союзы. У людей практически отсутствует связь между физической силой и властью — по крайней мере, с момента изобретения оружия дальнего боя (в чем на своей шкуре убедился Голиаф). У людей к власти ведут богатство, хитрость, политическое искусство и опыт. От Ганнибала до Билла Клинтона мужчины получают власть, объединяя силы своих союзников. Сила, которая скрепляет союзы людей — богатство. Наградой за победу в борьбе союзов у других животных становится секс. А у людей?

Об императороводстве

В конце 1970-х калифорнийская исследовательница Милдред Дикмэн решила приложить некоторые дарвиновские идеи к человеческим истории и культуре. Она хотела проверить, сработают ли на людях предсказания эволюционистов, сделанные ими для других животных. И обнаружила, что в сильно стратифицированных древних сообществах люди вели себя точно так, как если бы их жизненной задачей (как и у других животных) было оставить как можно больше потомков: мужчины стремились к полигамии, а женщины пытались выйти замуж за наиболее высокопоставленных. Оказалось, что многие культурные обычаи — приданое, убийство новорожденных девочек, заточение женщин в неволе как гарантия верности и т. п. — согласуются с этой картиной. В Индии у высших каст убийство новорожденных девочек было более распространено, чем у низших, поскольку у них было меньше возможностей выдать своих дочерей за представителя еще более высокой касты. Иными словами, брак — это сделка: власть и ресурсы мужчины за репродуктивный потенциал женщины^{305}.

Примерно в то же время Джон Хартунг (John Hartung) из Гарвардского университета изучал традиции, связанные с завещанием имущества. Он предположил, что богатые мужчина или женщина в полигамном сообществе будут стараться оставлять наследство сыну, а не дочери, ибо первый может зачать больше внуков, чем родит вторая. Сын может иметь детей от нескольких жен, а дочь не увеличит число потомков, даже если у нее будет много мужей. Поэтому чем более полигамно общество, тем больше будут наследовать сыновья. Сравнительный анализ традиций 400 человеческих сообществ эту гипотезу убедительно подтвердил^{306}.

Конечно, это ничего не доказывает. То, что сегодня мы наблюдаем картину, которую предсказывали эволюционные рассуждения, может быть просто совпадением. Или мы попали в ту же логическую ловушку, что и герой анекдота, считавший, будто у таракана уши на ногах, поскольку с оторванными ногами он перестает убегать от громких звуков.

Тем не менее, дарвинисты поверили, что человеческая история может предстать по-новому. В середине 1980-х Лора Бетциг (Laura Betzig) решила убедиться, действительно ли люди используют в репродуктивных целях любую подвернувшуюся ситуацию. Она не очень надеялась на успех, но решила, что для этого лучше всего проверить какое-нибудь простое предсказание — например, что мужчины будут пользоваться властью не ради самой власти, а для достижения репродуктивного успеха. Взгляд на современный мир ее не очень удовлетворил: от Гитлера до Папы Римского люди власти оказались бездетными. Они настолько поглощены своими амбициями, что времени на женщин у них почти не остается^{307}.

Но когда Бетциг обратилась к историческим записям, то была потрясена. Это простое предсказание подтверждалось снова и снова — лишь в течение последних нескольких веков на западе эта тенденция стала сходить на нет. Более того, в большинстве полигамных сообществ существовали изощренные социальные механизмы, гарантировавшие облеченному властью полигамисту оставление полигамного наследника.

Шесть независимых «цивилизаций» ранней истории — Вавилон, Египет, Индия, Китай, империи Ацтеков и Инков — отличались, скорее, не цивилизованностью, а концентрацией власти. Все они управлялись мужчинами — одним в каждый момент времени, и его власть была абсолютной. Это были деспоты, которые могли убить кого угодно, не опасаясь возмездия. Огромная концентрация власти всегда и без исключений переводилась в валюту огромной половой продуктивности. Вавилонский царь Хаммурапи имел в своем распоряжении тысячи «жен»-рабынь. Египетский фараон Эхнатон пользовался услугами 3017 наложниц. У ацтекского правителя Монтесумы их было 4 тысячи. Индийский царь Удаяма содержал под охраной евнухов в здании, окруженном кольцом из огня, 16 тысяч жен. Китайский император Фэйди обладал 10-тысячным гаремом. Для Верховного Инки, как мы видели, юные девственницы содержались наготове по всей империи.