Секс в большом искусстве, или Как охмурить гения
Шрифт:
Каждый вечер, выходя с выставки, я ехала в город на автобусе, всякий раз сходя на разных остановках и везде обнаруживая что-нибудь потрясающее. Я обедала в ресторанах, о которых читала, или просто заходила в миленькую тратторию, совершенно не боясь пополнеть, — итальянская кухня удивительно вкусная, к тому же в Вечном городе кажется неприлично суетным думать о чем-то столь тривиальном, как собственный вес. С наслаждением проводя время в Риме, я сделала открытие — оказывается, можно прекрасно развлекаться без компании, самостоятельно.
Я преспокойно ходила в рестораны одна. В Нью-Йорке
После отъезда Дика я не вернулась в «Хасслер» — в новом жилище мне нравилось все, за исключением Лючии. Я узнала, что Трастевере считается модным и престижным районом, «хотя и тут не без героиновых наркоманов на улицах». Мне импонировал богемный, совсем не туристический район. Я влюбилась в узкие улочки Трастевере — казалось, современные дороги с оживленным движением и толпами людей находятся за много миль отсюда. Мне нравился бар «Омбре россо», который я проходила, возвращаясь к себе в номер, — там всякий раз одна и та же компания собиралась за одним и тем же столом; посетители пили вино, курили и смеялись. Галерея Гранта Смита тоже находилась в Трастевере, что оказалось просто подарком судьбы на вторую половину нашего пребывания в Риме.
Галерея Смита располагалась во дворе тихого квартала, где в основном преобладали жилые дома и ресторанчики, — не в таком окружении мы обычно представляем себе моднейшую галерею современного искусства. Слава Гранта Смита как новатора последовала за ним и в Рим. Всех интересовало, что он будет выставлять, и в просторной галерее с маленькой апельсиновой рощей позади здания всегда было людно.
За день до открытия нашей экспозиции в галерее я занималась подготовкой и размещением скульптур, когда краем глаза заметила приближающееся ало-желтое пятно. Йен вернулся, и как раз вовремя, чтобы помочь с установкой. Первым делом он подошел ко мне спросить, как прошла вторая неделя в Риме. Я ответила — восхитительно и с энтузиазмом отрапортовала о ходе выставки. С некоторым опозданием до меня дошло: Йен справился о том, как мне понравился Рим, а не о выставке. Значит, работа для него — это не все? Как там он говорил в самолете — любые полученные впечатления и перенесенные эмоции отражаются и преломляются в творчестве? Приятно было убедиться, что Йена интересуют не только продажи его скульптур.
— Йен! Как приятно видеть вас снова! — воскликнул Грант Смит, вынырнув откуда-то из служебного помещения. Он носил очки в черной оправе, в точности как у Йена, и придерживался примерно тех же модных тенденций, правда, не столь смелых. Мужчины обменялись рукопожатием. Они общались запросто, сразу становилось ясно — эти двое знают друг друга много лет и питают взаимную симпатию. — Нет, нет, мы закрываемся каждый день с двух до пяти, — ответил Грант на вопрос Йена.
— А до какого часа открыты?
— До шести, — ответил Грант, подмигнув с улыбкой двум подлинным энтузиастам, попрощался и ушел.
Мне он нравился. Я хотела бы с ним работать.
Итак, Йен вернулся, и у меня появилась компания для походов в рестораны и кафе. К списку достопримечательностей Рима добавились долгие беззаботные ленчи. Однажды вечером, когда после ужина с салатом из цикория и фенхеля и феттучини с трюфельным маслом мы сидели, смакуя «лимонселло» в окружении лимонно-желтых стен, Йен впервые спросил меня о Джеке.
— Вы по-прежнему встречаетесь с тем высоким техасцем, который иногда появлялся на открытии выставок, Джеком, кажется? — спросил он небрежно.
При упоминании имени Джека внутри у меня что-то сжалось. Я на секунду замерла, пережидая болезненное ощущение, — кстати, оно прошло гораздо быстрее, чем раньше, — и взглянула на Йена: мне вдруг захотелось рассказать обо всем, что случилось, попутно объяснив, почему я ненавижу маргаритки.
— Да, его звали… зовут Джек, — подтвердила я. — Мы больше не встречаемся.
— О-о? — полувопросительно откликнулся Йен.
— У нас ничего не получилось, — сказала я вместо «он разбил мне сердце на мелкие осколки». Ни к чему Йену знать, что после маргариток я решила: видимо, не всем суждено встретить свою любовь.
— Это тяжело. — Йен сказал это с такой интонацией и выражением глаз, что на долю секунды я испугалась, уж не произнесла ли последнюю фразу вслух.
— А вы сами? Нашли свою половинку или пока в поиске? — непринужденно поинтересовалась я, стараясь увести разговор от своей персоны и гадая, проговорится ли Йен о мерзавках-пиарщицах, признается ли, с кем все-таки у него был роман — с блондинкой или ее подругой, а может, с красавицей с сексуальным придыханием — Кариной Кратц? Но прежде чем Йен заговорил, я уже знала, что не услышу пикантных признаний, — он слишком скромен.
— Не знаю, Джейн, — ответил Йен, большим пальцем двигая вилку по столу. — Может, я зациклен на работе или слишком много занимаюсь анализом… У меня привычка концентрироваться на предмете, препарировать, разнимать на части, пока он не перестанет быть тем, чем казался вначале. Мне нравится думать, что когда я встречу свою судьбу, над нами не будет висеть вечная угроза расставания, а проблемы, разделяющие людей, в нашем случае станут бессильны. До сих пор ни один мой роман не длился дольше года. Как будет дальше, как пойдет — не представляю.
Значит, даже Йен, добившийся всемирного признания и завидного успеха, сталкивался с болью, разочарованием, крушением надежд? Мой случай не уникален… Не представляю, как Йен наносит роман на миллиметровую бумагу, расчерчивает до мелочей и анализирует. Но даже если так — что в этом ужасного?
— Найти свое счастье очень непросто, но вам обязательно повезет, — сказала я то, что окружающие в свое время говорили мне. — Вы встретите хорошую девушку и долгие годы проживете в любви и согласии.