Секс в кино и литературе
Шрифт:
Миссис Эдвина, мать Тома и Розы, тоже страдала шизофренией, и ей доводилось попадать в психиатрическую клинику.
Разумеется, гомосексуальность Теннесси Уильямса отнюдь не связана с его психическим заболеванием; она носит “ядерный” характер и вызвана дефицитом андрогенов в ходе половой дифференциации его головного мозга в периоде зародышевого развития.
Утверждая в своих мемуарах, что во всех его бедах повинна мать, драматург отчасти прав. Своей гиперопекой и навязанной сыну изоляцией от его сверстников в возрасте 7–9-ти лет миссис Эдвина лишила его так необходимых ему сексуальных впечатлений. Результатом такой депривации становится то, что врачи
Существует чёткая смена периодов и фаз психосексуального развития. Перепрыгивать через ступеньки в становлении половой психологии личности невозможно. Лишь пережив очередную фазу и закрепив её соответствующим поступком (от разглядывания, до объятий и ласк), можно переходить к следующей.
Теннесси Уильямс вступил в свой юношеский возраст с сильнейшей ретардацией психосексуального развития. Но, свалив всю вину за это на мать, Теннесси всё-таки погрешил против истины. В первую очередь его психосексуальное созревание тормозила главная беда – шизофрения, которую он, правда, всегда предпочитал отрицать.
Нельзя сбросить со счётов и неврологическое неблагополучие драматурга, в частности включающее синдром низкого порога сексуальной возбудимости. Речь об этой патологии шла, когда обсуждалась болезнь Миши-Соски. Именно отсюда его постоянная готовность к рвоте (повышенная возбудимость соответствующих нервных центров гипоталамуса), дневные поллюции (эпизод с Хейзл), высокая готовность к повторным актам с ускоренной эякуляцией.
Беда всей жизни Уильямса – то, что он называет “кардионеврозом”. Речь идёт о приступах панической атаки с мучительным сердцебиениями и острым страхом смерти.
Общность симптомов у больных с неврозоподобной формой шизофрении и у пациентов с синдромом низкого порога сексуальной возбудимости не должна удивлять читателя – в конечном счёте, и в том, и в другом случае речь идёт об общих механизмах с вовлечением одних и тех же нервных структур. Неукротимая рвота, озноб, панические атаки – вся эта симптоматика связана, прежде всего, с патологией центров гипоталамуса, причём в её основе могут лежать самые различные причины, начиная с травмы черепа, полученной при родах, и кончая шизофренией.
Интересно, что у Теннесси Уильямса оба синдрома – ретардация психосексуального развития, связанная с шизофренией и с педагогическими просчётами матери, и синдром низкого порога сексуальной возбудимости отчасти нейтрализовали друг друга, а в других отношениях взаимно усугубляли тяжесть половых расстройств. Пробуждение сексуальной активности наступило у него сравнительно поздно – в 14 лет (сказалась ретардация), зато сразу же проявилось неуправляемой эякуляцией (история его конфуза с Хейзл).
Наконец, особое место в ряду его болезненных проявлений принадлежит чисто невротическим факторам, тем, которыми занимаются психоаналитики и психотерапевты (включая сексологов). Он идентифицирует себя и с матерью, и со своей сестрой. Отсюда, кстати, его постоянное внимание к женским чертам в собственном внешнем облике, к которым Томми относился весьма серьёзно всю свою жизнь. Однажды Ломакс и его подружка, театральные
– Видишь, что я имел в виду? – спросил он её. Я посмотрел в зеркало и всё понял. Я был похож на девушку.
Когда подошла моя очередь, звуки, которые исходили из моего горла, были совершенно неразличимы, зал чуть не рухнул – это был мышиный писк. Говорили, что это было здорово. Подозреваю, однако, что меня выпустили на сцену только потому, что я так хорошо смотрелся в гриме, наложенном Ломаксом”.
Именно тем обстоятельством, что Теннесси идентифицирует себя с сестрой и матерью, а их обеих – с женским началом вообще, объясняется его табу на половую связь с женщинами, блокирующее гетеросексуальный потенциал. “Мальчики и девочки вместе. От этого никуда не уйти…”, – без особой радости признаёт он. Однако подсознательно юноша всё-таки нашёл невротический способ обойти этот закон. Как только возникла “опасность” близости с Хейзл, возникла фобия “чужого взгляда” и эритрофобия (боязнь покраснения), что стало причиной прекращения всяческих контактов с девушкой.
Можно выделить три фактора, позволившие Томми преодолеть психологический барьер, который прежде делал для него невозможной близость с женщинами. Во-первых, он был напуган псевдосексологической трактовкой происхождения шизофрении у сестры и как бы получил от домашнего врача санкцию на реализацию собственной половой активности. Во-вторых, недобросовестно занижая душевные качества Салли (она и “алкоголичка”, и “нимфоманка”), он как бы провёл черту, отделяющую её от его матери и сестры. В-третьих, не смущаясь явным противоречием, он принимает от Салли символическое “материнское разрешение” на половой акт с женщиной.
Впрочем, в половую близость с женщинами он после Салли никогда больше не вступал: слишком слабым был его гетеросексуальный потенциал. Зато удачная связь с женщиной, как ни странно, облегчила реализацию его гомосексуальной активности. Не станем обсуждать проблему: что гипотетически было бы предпочтительнее для Теннесси – гетеросексуальная или гомосексуальная активность. Нас интересует совсем другой вопрос: насколько гармоничной была его реальная половая жизнь.
Вопреки уверениям драматурга, что он изначально моногамен, что он способен полюбить одного партнёра на всю жизнь (почему же этого не произошло?), что он глубоко уважает свой гомосексуальный выбор («Я не сомневаюсь, что геи обоих полов более чувствительны – что значит – более талантливы, чем “натуралы”» ), словом, вопреки всем этим декларациям, он мыслит и ведёт себя “с точностью до наоборот”.
За примерами далеко ходить не надо.
Теннесси Уильямс проповедует: “Нет ничего более пустого, более обременительного, чем снимать кого-нибудь на улице. Всегда подхватываешь вшей – слава Богу, если не что-нибудь пострашнее – и каждый раз частичку твоего сердца отщипывают и бросают в канаву”. Но ведь все эти обличения адресуется, в первую очередь, к нему самому. И разве не его «заставил густо покраснеть крик – прямо на людном перекрёстке – крик, после которого я не мог больше жить во Французском квартале Нового Орлеана: “Гад, ты вчера заразил меня мандавошками!”».