Сексуальная жизнь в Древнем Риме
Шрифт:
Но кроме таких урожденных садистов, такие же побуждения дремали в душах массы римлян, пробуждаясь при виде подобных зверств. Августин («Исповедь», vi, 8) рассказывает следующее: юный христианин жил в Риме, изучая право. Долгое время он избегал гладиаторских игр, но в конце концов друзья повели его в амфитеатр. Он сказал им, что они могут утащить туда его тело, но не душу, потому что он будет сидеть там с закрытыми глазами и таким образом будет присутствовать, отсутствуя. Так он и сделал, но, услышав громкий вопль зрителей, из любопытства открыл глаза, и тогда, говорит Августин, «душа его была поражена раной более тяжкой, чем тело гладиатора, на которого он захотел посмотреть; он упал несчастливее, чем тот, чье падение вызвало крик… Как только увидел он эту кровь, он упился свирепостью; он не отвернулся, а глядел, не отводя глаз; он неистовствовал, не замечая того; наслаждался преступной борьбой, пьянел кровавым восторгом… Чего больше? Он смотрел, кричал, горел и унес с собой безумное желание, гнавшее его обратно». Современная психиатрия
Эти жертвы садизма находили свою смерть по-разному. Возможно, самым ужасным был следующий способ: голого и безоружного преступника приковывали к столбу, и он, беззащитный, становился жертвой специально натасканных зверей. Из поэмы Марциала («Книга зрелищ», 7) можно сделать вывод, что это было нередкое событие:
Как Прометей, ко скале прикованный некогда скифской,Грудью своей без конца алчную птицу кормил,Так и утробу свою каледонскому отдал медведю,Не на поддельном кресте голый Лавреол вися.Жить продолжали еще его члены, залитые кровью,Хоть и на теле нигде не было тела уже.Кару понес наконец он должную: то ли отцу он,То ль господину пронзил горло преступно мечом,То ли, безумец, украл потаенное золото храмов,То ли к тебе он, о Рим, факел жестокий поднес.Этот злодей превзошел преступления древних сказаний,И театральный сюжет в казнь обратился его [47] .47
Здесь и далее цитаты из «Книги зрелищ» даются в переводе Ф. Петровского.
Данные строки, помимо прочего, иллюстрируют казнь, оформленную как драматическое представление. Вышеупомянутый Лавреол не по своей воле изображал Прометея, прикованного к скале и терзаемого орлом, – за теми отличиями, что преступник был прикован к столбу, и его поедал заживо медведь. Точно так же оставили у столба на съедение диким зверям Мнеста, который убил императора Аврелиана. У Аммиана («Римская история», xxix, 3, 9) мы узнаем, что император Валентиниан держал двух свирепых медведиц, которым скармливал преступников. «Он относился к ним с такой заботой, что клетки их поместил возле своей спальни, приставил к ним надежных сторожей, которые должны были следить за тем, чтобы злобная ярость этих зверей не ослабела по какой-нибудь случайности» [48] . Примеры подобных жестокостей можно цитировать долго, поскольку «Деяния мучеников» изобилуют ими.
48
Здесь и далее цитаты из Аммиана Марцеллина даются в переводе Ю. Кулаковского и А. Сонни.
Опять же римляне получали удовольствие от этих казней, иллюстрировавших мифологические сцены, такие, как кастрация Аттиса, сожжение Геркулеса (Геркулесом одевали преступника), гибель Орфея от медведицы (Тертуллиан. Апологетический трактат, 15; Марциал. Книга зрелищ, 21 и пр.). Бирт так говорит про эти зрелища: «К нашему изумлению, дичайшую из подобных мерзостей устроил или, по крайней мере, разрешил ее проведение прославившийся своим человеколюбием император Тит. Арену Колизея превратили в лес, где предстоит умереть преступнику. Одетый как поэт Орфей, он выходит из леса в богатом платье, задушевно играя на лире; дикие и ручные звери, как зачарованные, следуют за его песней. Древний миф происходит воочию, к изумлению публики. К певцу приближается медведица; она нападает на Орфея и разрывает его на куски. О, какая издевка над величием смерти и истинным смыслом приговора! Казнь становится сказкой, умирающий преступник – актером в трагедии, сюжета которой он не знает. Но римской черни это зрелище сладко щекотало нервы».
Данными примерами мы стремимся продемонстрировать всю степень различия греческой и римской души. В греческом театре, когда Эдип шел навстречу своей судьбе на глазах истинно образованной публики, всех зрителей охватывал ужас истинной трагедии, посредством великого искусства воплощавшейся в реальность. Но в римском амфитеатре самые утонченные проявления всего жестокого, зверского и отвратительного служили к ублажению нездоровых желаний народа, в котором столетия свирепых зрелищ и представлений развили
6. Арена
Амфитеатры, чьи колоссальные руины частично сохранились до наших дней, служили иной цели. На них устраивались не только казни с участием зверей, которые мы показали во всей их жестокости, но и гладиаторские бои. Последние представляли собой сражения двух или более людей, которые иногда делали своим кровавым мастерством карьеру, но чаще бывали принуждены к нему под страхом смерти.
Исследование эволюции этих игр приводит нас к двум любопытным описаниям. Первое взято из истории Николая Дамасского, жившего во время Августа (цит. по: Афиней, iv, 153, 154): «Римляне, унаследовавшие этот обычай у этрусков, устраивали гладиаторские игры не только на праздники и в театрах, но и во время пиршеств. Они нередко созывали друзей на обед, во время которого услаждали себя, между прочим, и зрелищем двух-трех пар сражающихся гладиаторов; те призывались, когда гости наедались и напивались до полного блаженства. Когда один из бойцов оказывался повержен, гости радовались и аплодировали. Некий римлянин потребовал в своем завещании выставить на бой свою самую красивую рабыню, а другой приказал устроить сражение между мальчиками, которых любил. Однако народ не потерпел такого злоупотребления законом, и завещание было объявлено недействительным».
Во-первых, этот интересный отрывок указывает на этрусское происхождение гладиаторских игр. Но он также убедительно свидетельствует о жестокости римского характера – гости, возбужденные пиршеством, приправляют его садистским зрелищем, ублажающим их чувства. Кроме того, в этом отрывке прослеживается любопытное соответствие с описанием, которое оставил Валерий Максим. Он пишет («Меморабилия», ii, 4, 7): «Первые гладиаторские игры были устроены в Риме на скотном рынке в консульство Аппия Клавдия и Марка Фульвия. Их давали Марк и Децим Бруты в память о своем покойном отце. Благодаря щедрости Марка Скавра было проведено состязание атлетов».
Нет оснований сомневаться в исторической достоверности этих отрывков. Итак, гладиаторские бои первоначально были погребальными играми, позаимствованными из мрачных и темных обрядов этрусков. Возможно, они восходят к обычаю многих народов класть в могилу все, что при жизни принадлежало покойнику, особенно его женщин и любимых мальчиков. Не исключено, что именно на это содержится намек в первом отрывке. Кроме того, римляне позаимствовали у этрусков и обычай посылать рабов в масках этрусского бога смерти вытаскивать с поля мертвых гладиаторов. В любом случае этрусское происхождение гладиаторских игр можно считать установленным. Садистские побуждения, так глубоко укоренившиеся в римских сердцах, способствовали росту популярности этого зрелища. Первое представление с участием гладиаторов, упоминающееся историками, относится к 264 году до н. э. Ливий (xxiii, 30; xxxi, 50; xxxix, 46; xli, 28) сообщает, что в Риме постепенно распространился обычай в память о выдающихся покойниках тратить все большие суммы на погребальные игры. Например, в 174 году до н. э. в память об умершем отце Тит Фламиний устроил зрелище с участием 74 гладиаторов, сражавшихся три дня.
К концу эпохи республики практика гладиаторских представлений распространилась столь широко, что (хотя до тех пор эти представления устраивали лишь частные лица) государство обратило на них внимание и занялось их законодательным регулированием. Светоний говорит («Юлий», 10), что Цезарь, пока был эдилом, «устроил и гладиаторский бой, но вывел меньше сражающихся пар, чем собирался: собранная им отовсюду толпа бойцов привела его противников в такой страх, что особым указом было запрещено кому бы то ни было держать в Риме больше определенного количества гладиаторов». Однако Плутарх утверждает, что Цезарь выставил 320 пар бойцов («Цезарь», 5). Цезарь и другие амбициозные люди пользовались ростом популярности этих игр, чтобы завоевать расположение народа. Человек, раздававший плебсу хлеб и устраивающий для него зрелища, мог рассчитывать на его благодарность. Плутарх говорит в том же месте про Цезаря: «Будучи эдилом, [он] выставил триста двадцать пар гладиаторов, а пышными издержками на театры, церемонии и обеды затмил всех своих предшественников. Но и народ, со своей стороны, стал настолько расположен к нему, что каждый выискивал новые должности и почести, которыми можно было вознаградить Цезаря» [49] .
49
Перевод Г. Стратановского и К. Лампсакова.
К этому времени дорогостоящие частные представления и зрелища, организуемые самим государством, уже существовали бок о бок. Император Август издал постановления, регулирующие публичные игры, а Тиберий сделал то же самое в отношении игр, устраиваемых частными лицами. Но по многочисленным описаниям мы можем судить, насколько слабо соблюдались эти постановления. Все свидетельства процитировать невозможно; достаточно сослаться на один отрывок из Тацита («История», ii, 95): «День рождения Вителлия, прежде никем не отмечавшийся, Цецина и Валент отпраздновали с редким великолепием, устроив гладиаторские бои в каждом квартале Рима».