Сексуальная жизнь в Древнем Риме
Шрифт:
И злорадной рукой мне поражает лицо;
Метку на шее кладет и кровавит меня укушеньем,Бьет особливо она по виноватым глазам.Но как уж руки она утомила моим истязаньем,Вытащен был и Лигдам, что притаился левейСпинки кровати; и стал умолять моим гением слезно.Нечего делать, Лигдам, был я в плену, как и ты.Но воздеянием рук наконец-то добился я мира,Как допустила едва тронуть колени онаИ сказала: «Коль ты проступку желаешь прощенья,Слушай, какой уговор будет в законе моем.Ты ни в Помпейской тени гулять разрядившись не должен,Ни, как посыплют песком форум, манящий по нем.Шею назад обращать наверх берегися театра,Иль чтоб лектика тебя стала открытая ждать.Прежде всего же Лигдама, виновника всей этой свары,Надо продать; на ногах цепь он двойную влачи».ЕюТакова была их любовь. Проперций предстает перед нами до абсурда преданным любовником – рабом, причем рабом восхитительной, но неверной куртизанки. Однако несмотря на все это, он был счастлив. И, что самое важное, остался хозяином своей страсти. Временами он отчетливо сознает, что его обманывают. И в этом трагедия его любви; но она превратилась бы в жалкую и удручающую интрижку, если бы поэт позволил себе сломаться. Он твердо стоит на ногах, пусть его ревнивая любовница надолго запретила ему приближаться к ней – очевидно, после аналогичного разоблачения. (Но конечно, у нас нет никаких сведений об этом случае.) Он сильно страдает от разлуки (iii, 16, 9):
Так-то я раз согрешил и на год целый был изгнан;Немилосерды у ней руки никак до меня!Через год Цинтия смилостивилась, и их роман продолжался в целом пять лет. Но Цинтия оставалась властной любовницей, раздающей свои милости когда пожелает и кому пожелает. Например, однажды по ее капризу Проперций, вызванный письмом, отправился посреди ночи к ней на виллу в Тибуре (iii, 16). Поэт проделал опасный путь во мраке, радуясь, что увидит ее, и даже тому, что если по пути он погибнет, то его похоронит возлюбленная. Хотя порой он сам бывал неверен, ревность одолевала его не меньше, чем его любовницу (ii, 6, 9):
Юных картинки голов, имена их меня оскорбляют,Нежный и в люльке пока мальчик безгласный еще.Мне обидно, когда мать тебя много целует,Даже сестра, и с тобой если подруга заснет.Все оскорбляет меня; я робок, прости же за робость.Я и в туниках, бедняк, подозреваю мужчин.Он разделяет опасения Цинтии, что законы Августа о браке могут вынудить их жениться или расстаться, потому что брак знаменитого поэта с проституткой был практически невозможен. В действительности же никто из них вовсе не помышлял о свадьбе (ii, 7, 1):
Что указ отменен, ты, Цинтия, рада, наверно,Плачем вдвоем мы давно после повестки о нем,Как бы он нас не развел; хотя развести двух влюбленных,Против желания их, даже не может Зевес.Цезарь великий меж тем. Но Цезарь велик под оружьем;Будь покорен и весь свет, все для любви он ничто,Ибо скорее бы дал срубить эту голову с шеи,Чем бы свой пламень я стал ради невесты губить.Как бы женатый прошел у твоей я запертой двериИ на измену свою, плача, взглянул бы назад?Ах, какого тогда тебе, Цинтия, сна бы напелаФлейта моя, что была б горестней смертной трубы!Где для отечественных триумфов детей мне доставить?Никому из моей крови солдатом не быть.Если бы в лагерь моей отправлялся я подлинно девы,Не довольно б мне быстр Кастора конь был большой.Этим-то слава моя заслужила подобное имя,Слава, что даже дошла до бористенских жильцов.Нравишься ты мне одна, пусть один тебе, Цинтия, нравлюсь.Будет мне эта любовь крови дороже родной.Если бы Цинтия была той истинной любовью, которую так искренне желает поэт, она бы не стала (i, 2, 1)
…ходить разукрасивши кудриИ волновать на груди косскую тонкую ткань…Поэт горько укоряет ее за непостоянство – и она наслаждается этими упреками, как наградами ее красоте, не принимая их близко к сердцу. Он говорит (i, 2, 3):
Или к чему волоса обливать оронтийскою миррой?
И заграничных убранств блеском себя выставлять?Что прирожденную прелесть губить покупным украшеньем,И своим не давать членам блистать их красой?Верь мне, наружность твоя ни в каких не нуждаетсясредствах.Наг ведь Амур, никаких сам он не любит прикрас…Та, что мила одному, дева нарядна вполне…Заслуженно знаменита прелестная элегия i, 3, так как в ней описывается спящая Цинтия:
Цинтию я увидал, дышащую мягким покоем,И подпиравшую чуть голову слабой рукой;Как я, Вакха вкусив, тащил охмелевшие ноги,И на рассвете несли мальчики факелы мне.К ней, покуда еще не совсем потерявши сознанье,Мягкое ложе сдавив, замышляю прилечь;ИНаконец, девушку пробуждает лунный свет. Она рассказывает, что в отсутствие любовника ревновала и злилась, потом убивала время за прядением и игрой на лире, а в конце концов, выплакавшись, заснула. Поэт оставляет нам догадываться, каким образом был заключен мир.
В другом стихотворении он приходит к Цинтии рано утром, посмотреть, одна ли она спит (ii, 29, 23):
Шло уж к заре, и хотел увидать я, она тут одна лиСпит; и на ложе была Цинтия точно одна.Я изумился: ее никогда не видал я прекрасней,Хоть в пурпурной когда даже тунике была.И ходила отсель сны сказывать девственной Весте,Как бы в них ей или мне не заключалось вреда.Так увидал я ее от сна пробужденную только.О, что значит одна прямо в себе красота!Но его приход оказался нежеланным. Цинтия в ярости от его подозрений и шпионажа, она уклоняется от его поцелуев и убегает. Вероятно, именно так начинались многие ее припадки гнева.
Мы не можем дать подробную историю романа Проперция, это только смазало бы яркие краски его любви и его поэзии. В сущности, бессмысленно спрашивать, относится ли его элегия торжествующей любви (ii, 15) к Цинтии или кому-то еще. Лучше постарайтесь за переводом прочувствовать дух стихотворения и оценить, как римлянин того времени описывает величайшую радость в своей жизни:
О я счастливец, о ты, мне пресветлая ночь, да и ты-то,О постель, что моей негой блаженна сама!Сколько слов меж собой мы сказали при близкой лампаде!Сколько, когда удален свет был, являлося ссор!То боролась она со мной с обнаженною грудью;То туники покров снова задержкою был.Тут устами она смеженные сном покрывалаОчи мои, говоря: «Так-то ты, вялый, лежишь?»Как мы часто меняли руками объятья! Как частоНа губах у тебя мой замирал поцелуй!Неприятно слепым увлеченьем портить Венеру.Иль ты не знаешь, глаза в деле любви вожаки.Сам Парис, говорят, пленился нагою лаконкой,Как из спальни она от Менелая пошла.Наг был Эндимион, как Феба сестрой овладел он,Как говорят, и с нагой сшелся богинею он,Если с упрямством в душе ты будешь лежать – и одетой,То одежду твою руки мои изорвут.Даже если мой гнев меня увлечет еще дале,Матери будешь свои руки казать в синяках.Ведь не мешают тебе играть ослабевшие груди,Пусть поглядит, что своих уж стыдится родов.Коль дозволяет судьба, насытим мы очи любовью,Близится долгая ночь и не воротится день.О, когда мы прильнули друг к другу, нас так окружилиЦепью, и уж никакой нас не распутал бы день.Голуби в паре тебе любви быть могут примером,Самочка вместе с самцом целая брачная связь.Тот заблужден, кто любви безумной конца ожидает,Нет границ никаких у настоящей любви.Пахаря прежде земля плодом невозможным обманет,И на конях вороных солнце поедет скорей,Реки скорее начнут призывать к источнику воды,И в осушенных морях рыба начнет засыхать,Чем бы печали свои перенесть на другую я мог бы:Буду ее я живой, буду и мертвый ее.Если захочет она с тобой подобные ночиМне уступить, то и год жизни мне будет велик.Если ж их много мне даст, то стану от них я бессмертен:Всякий от ночи одной в боги способен попасть.Если бы все проводить подобную жизнь захотелиИ, вином отягчась, члены раскинув, лежать,Не было бы и мечей, кораблей бы военных не стало,И акциумской волной наших не гнало костей,И не столько бы раз, над своими кругом торжествуя,Рома измучась, должна бы с горя власы распускать.Могут, наверно, меня хвалить по заслугам потомки:Наши пиры никаких не оскорбляли богов.Ты же, коль можно еще, не бросай наслаждений сей жизни:Все поцелуи отдав, все же ты мало отдашь.И как эти листы, что с венков увядших слетели,Как ты видишь, вот тут порознь по чашам плывут,Так и нам, хоть теперь мы любя ожидаем большого,Может быть, всю и судьбу завтрашний день завершит.