Сексуальная жизнь в Древнем Риме

Кифер Отто

В этой связи мы должны также обсудить вопрос материнства в жизни римской женщины. Мы уже знаем о матери Кориолана, Ветурии, женщине из легендарного прошлого, пред чьей гордостью даже доблесть ее сына обращалась в ничто. Ливий (ii, 40) пишет: «Тогда римские матери семейств толпой сходятся к Ветурии, матери Кориолана, и к Волумнии, его супруге. Общее ли решение побудило их к этому или просто женский испуг, выяснить я не смог. Во всяком случае, добились они, чтобы и Ветурия, преклонных уже лет, и Волумния с двумя Марциевыми [11] сыновьями на руках отправились во вражеский лагерь и чтобы город, который мужчины не могли оборонить оружием, отстояли бы женщины мольбами и слезами. Когда они подошли к лагерю и Кориолану донесли, что явилась большая толпа женщин, то он, кого не тронуло ни величие народа, воплощенное в послах, ни олицетворенная богобоязненность, представленная жрецами его взору и сердцу, тем более враждебно настроился поначалу против плачущих женщин. Но вот кто-то из его приближенных заметил Ветурию между невесткой и внуками, самую скорбную из всех. «Если меня не обманывают глаза, – сказал он, – здесь твои мать, жена и дети». Как безумный вскочил Кориолан с места и когда готов уже был заключить мать в объятия, но женщина, сменив мольбы на гнев, заговорила: «Прежде чем приму я твои объятия, дай мне узнать, к врагу или к сыну пришла я, пленница или мать я в твоем стане? К тому ли вела меня долгая жизнь и несчастная старость, чтоб видеть тебя сперва изгнанником, потом врагом? И ты посмел разорять ту землю, которая дала тебе жизнь и вскормила тебя? Неужели в тебе, хотя бы и шел ты сюда разгневанный и пришел с угрозами, не утих гнев, когда вступил ты в эти пределы? И в виду Рима не пришло тебе в голову: «За этими стенами мой дом и пенаты,

моя мать, жена и дети?» Стало быть, не роди я тебя на свет – враг не стоял бы сейчас под Римом, и не будь у меня сына – свободной умерла бы я в свободном отечестве! Все уже испытала я, ни для тебя не будет уже большего позора, ни для меня – большего несчастья, да и это несчастье мне недолго уже терпеть; но подумай о них, о тех, которых, если двинешься ты дальше, ждет или ранняя смерть, или долгое рабство». Объятия жены и детей, стон женщин, толпою оплакивавших свою судьбу и судьбу отчизны, сломили могучего мужа. Обнявши своих, он их отпускает и отводит войско от города прочь».

11

То есть сыновьями Кориолана. (Примеч. пер.).

Ветурия – легендарная личность, но Корнелия, знаменитая мать злосчастных Гракхов, является нам в ярком свете истории. Как выразился Бирт, она – «римская Ниоба»: другие ее сыновья рано умерли, а два оставшихся сына, реформаторы, погибли в жестоких схватках на улицах Рима.

Трагическая судьба также выпала Агриппине, матери Нерона, о которой речь пойдет ниже.

Но помимо этих великих исторических фигур, простое совершенство римской жены и матери является нам во множестве трогательных и красноречивых надгробных надписей. Очень важно, что большинство из них посвящено памяти женщин не высокородных, а из среднего и низшего слоев общества. Большое их число содержится в труде Фридлендера «История римской морали». Конечно, процитировать все их мы не можем, но несколько характерных примеров приведем. Надгробная надпись республиканского периода гласит: «Коротки мои слова, путник: остановись и прочти их. Под этим бедным камнем лежит прекрасная женщина. Родители назвали ее Клавдией. Она неизменно любила своего мужа и родила двоих сыновей. Одного она оставила на земле, другого погребла на груди земли. Ее слова были добрыми, а походка гордой. Она заботилась о своем доме и своей пряже. Я закончил; можешь идти». Вот другая, имперского времени: «…Она была духом-хранителем моего дома, моей надеждой и моей единственной любовью. Чего я желал, желала и она, чего я избегал, избегала и она. Ни одна из самых сокровенных ее мыслей не была тайной для меня. Она не знала небрежения в прядении, была экономна, но и благородна в своей любви к мужу. Без меня она не пробовала ни еды, ни питья. Разумным был ее совет, живым ее ум, благородной ее репутация». На саркофаге начертаны следующие слова:

«Здесь лежит Амимона, супруга Марка;Доброй была она, миловидной и прилежной,Усердной хозяйкой, экономной и опрятной,Целомудренной, почтенной, набожной и тактичной».

Эти немногие примеры с трудом могут дать представление о массе подобных надписей.

Но самый величественный из всех памятников римским женщинам – «Царица элегий», написанная Проперцием для Корнелии, жены Эмилия Павла Лепида (последняя элегия в книге IV). После безвременной смерти Корнелии поэт рисует ее мысленный образ, обращая элегию к тем, кто оплакивает Корнелию, чтобы утешить их горе. Ни один из известных образцов обширной римской литературы не дает нам более прелестного и простого изображения высот, до которых мог подняться римский брак. Закончим наш разговор о браке в раннюю римскую эпоху цитатой из этого благородного и глубокого произведения человеческого разума.

Павл, перестань отягчать слезами мою ты могилу,Вскрыть никакою мольбой черных дверей не дано.Раз как только вступил погребенный в подземное царство,Неумолимая сталь все запирает пути.Пусть мольбы твои бог и услышит во мрачном чертоге,Все-таки слезы твои выпьет тот берег глухой.Трогают вышних мольбы; но примет лишь деньги паромщик,Тени с костров за собой бледная дверь заключит.Так-то печальные трубы звучали, как голову снизуМне, поджигая, с одра факел враждебный совлек.Чем мне тут помогло супружество с Павлом, чем предковКолесницы? Или славы залоги моей?Были ли парки ко мне, Корнелии, менее злобны?Вот же я то, что пятью пальцами можно поднять.Клятые ночи, и вы, озера с теченьем ленивым,Вся и волна, что кругом ноги объемлет мои,Хоть преждевременно я вступила сюда невиновна,Тени моей да воздаст суд благосклонный отец.Если ж близ урны судьей Эак тут какой восседает,Жребий сперва получа, кости пусть судит мои.Пусть восседает и брат к миносскому креслу поближе,И со вниманьем большим хор предстоит Эвменид.Груз свой оставь ты, Сизиф; уймись, колесо Иксиона;Влаги обманчивой пусть Тантал успеет схватить.Пусть сегодня Цербер ни на чьи не кидается тени,И с не гремящим замком цепь распростерта лежит.Буду сама за себя говорить: коль солгу, в наказаньеСкорбная урна сестер пусть мне плеча тяготит.Ежели слава кого украшала трофеями предков,Нумантийских дедов Африка мне назовет.Им под стать и еще толпа материнских Дибонов,И поддержан своим каждый отличием дом.Тут как претекста уже уступила факелам брачным,И уж повязкой иной волос был влажный увит:Павл, я с ложем твоим сочеталась, чтоб так лишь расстаться.Пусть этот камень гласит: муж у меня был один.Прахом предков клянусь, пред которым ты, Рим, преклоняйся,Африка, пав к их ногам, с бритой лежит головой;Тем, кто Персея, на вид подражавшего предку Ахиллу,И Ахиллом своим чванный их дом сокрушил,Что не смягчала никак для себя я закона цензуры,И ни единым пятном лар не стыдила у нас.Не повредила таким Корнелия пышным трофеям,Нет, и в великой семье я образцовой была.Жизнь не менялась моя: вся она до конца безупречна,Прожили в славе добра между двух факелов мы.Мне природа дала по крови прямые законы:Чтоб из-за страха судьи лучшей я быть не могла.Как бы строго меня ни судили таблички из урны,Хуже не стать ни одной, что просидела со мной.Ни тебе, что смогла канатом снять с места Цибебу,Клавдия, редкая ты жрица богини в зубцах;Ни тебе, для кого, как Веста огонь свой спросила,Белое вдруг полотно вновь оживило очаг.Милой твоей головы, я, Скрибония мать, не срамила.Что ж ты желала б во мне, кроме судьбы, изменить?Материнскими я и сограждан слезами хвалима,Цезаря вздохи моим лучшей защитой костям.Он вопиет, что была его дочери кровной достойнаЖизнью сестра; и при всех слезы у бога текли.Все же почетную я себе заслужила одежду,Не из бесплодного я дома изъята судьбой.Ты, мой Лепид, и ты, Павл, моя и по смерти отрада,Даже смежились мои очи на вашей груди.Дважды видела я на курульном кресле и брата;Только он консулом стал, тут умчало сестру.Дочь, ты была рождена образцом цензуры отцовской,Мне подражая, держись мужа навек одного.Поддержите свой род потомством; отвязывать радаЯ челнок, чтоб зол не умножала судьба.Женского

высшая в том состоит награда триумфа,Если свободно молва хвалит потухший костер.Ныне тебе, как залог я общий, детей поручаю.Эта забота о них дышит и в пепле моем.Матери долг исполняй ты, отец; всю мне дорогуюЭту толпу выносить шее придется твоей.Плачущих станешь ли их целовать, поцелуй и за матерь.Стал отныне весь дом бременем ныне твоим.Если сгрустнется тебе, когда их при этом не будет,Только войдут, обмани, щеки отерши, целуй.Будет с тебя и ночей, чтоб, Павл, обо мне сокрушаться,Чтоб в сновидениях ты часто мой лик признавал.И когда говорить ты начнешь с моим призраком тайно,Как бы ответов моих каждому слову ты жди.Если, однако же, дверь переменит напротив постелю,И на ложе мое мачеха робко придет,Дети, сносите тогда и хвалите брак вы отцовский,Вашей пленясь добротой, руку она вам подаст,И не хвалите вы мать чрезмерно; сравненная с первой,Примет в обиду себе вольное слово она.Если ж останется он, мою лишь тень вспоминая,И настолько еще прах мой он будет ценить,То научитесь сейчас облегчать грядущую старость,Чтоб ко вдовцу у забот не было вовсе путей.Что у меня отнято, пусть к вашим прибавится годам,Из-за детей моих пусть Павл будет старости рад.Пусть хорошо ему жить; как мать, я утраты не знала.Вся ватага пошла следом моих похорон.Я защитила себя! В слезах вы, свидетели, встаньте,Как благодарна за жизнь плату земля воздает!Нравы и в небо введут: пусть буду я стоить заслугой,Чтобы вознесся мой дух к предкам своим в торжестве [12] .

12

Здесь и далее элегии Проперция цитируются в переводе А. Фета.

2. Развод, супружеская неверность, безбрачие, конкубинат

Брак типа confarreatio в раннем Риме не мог быть расторгнут. Но в те времена confarreatio был единственной законной формой брака. Следовательно, в тот период развод был неизвестен. Дионисий пишет («Римские древности», ii, 25): «Сведущие люди единодушно считают, что в Риме на протяжении пятисот двадцати лет не был расторгнут ни один брак. Но в 137-ю олимпиаду, в консульство Помпония и Папирия, некто Спурий Карвилий (довольно известный человек), говорят, расстался со своей женой, став первым, кто так поступил. Цензоры заставили его поклясться, что он не может жить с женой, так как желает иметь детей, а она бесплодна – но плебеи с тех пор ненавидели его за этот развод (пусть и вынужденный)».

Дионисий также сообщает, что, если жена совершала измену или пила вино, семейный совет в присутствии мужа приговаривал ее к смерти. Согласно Плутарху («Ромул», 22), «Ромул издал также некоторые законы. Самый суровый из них состоит в том, что женщина не имеет права уйти от мужа; но муж может прогнать жену, если она оказалась виновной в отравлении или подмене детей или была поймана в прелюбодеянии» [13] . Совершенно ясно, что жены (поскольку Рим в те древние времена был государством мужчин для мужчин) не могли развестись с мужьями, но мужья могли развестись с женами, главным образом по причине измены.

13

Перевод В. Алексеева.

Согласно законам Двенадцати таблиц, расторжение брака происходит в форме изгнания жены мужем; по словам Валерия Максима («Меморабилия», ii, 9, 2), такой развод произошел в 306 году до н. э. Следующие проступки давали мужу право дать жене развод: измена, употребление вина, а также peruerse taetreque factum (капризное и отвратительное поведение), о чем трудно сказать что-либо более определенное. Многое зависело от воли мужа; но, как показывает вышеупомянутый отрывок из Валерия Максима, прежде чем дать жене развод, муж был обязан собрать семейный или дружеский совет. Вот как Геллий описывает первый развод («Аттические ночи», iv, 3): «В памяти людской сохранилось предание, будто на протяжении чуть ли не пятисот лет от основания Рима ни в самом Городе, ни в Лации не было ни каких-либо тяжб, ни юридических правил по супружеским делам, поскольку, наверное, тогда еще не видели причин для разводов. Да и Сервий Сульпиций в книге, озаглавленной «О приданом», написал, что впервые стали нужны юридические нормы, касающиеся супружеских дел, тогда, когда… знатный муж Спурий Карвилий, прозванный Руга, разошелся с женой, которая по причине телесного изъяна была бесплодной» [14] . Из этого отрывка видно, что первое расторжение брака в Риме было вызвано бесплодием жены. По мнению Беккера-Марквардта, это был не первый развод, но первый, не связанный с позором и осуждением жены. В данном случае за женой сохранялось приданое, хотя, если жена уличалась в неверности, оно оставалось после развода за мужем. (Юридическая формула для развода без супружеской неверности была tuas res tibi habeto – «оставь свою собственность при себе».)

14

Перевод Б. Тритенко.

Все эти описания сходятся в том, что в раннем Риме разводы были редки. Но можем ли мы на этом основании сделать вывод о высокой нравственности в семейной жизни? Это другой вопрос. Не следует забывать, что закону неизвестны были поступки, которые считались бы покушением на основы брака со стороны мужа: руки у последнего были развязаны. А свобода жен была столь ограниченна, что у них редко появлялась возможность совершить проступок, особенно перед лицом ужасающего наказания. Жену могли не только изгнать с позором и бесчестьем из дома, в котором она жила, но и предать смерти по решению семейного совета, действовавшего заодно с мужем.

В эту раннюю эпоху не было установлено никаких наказаний за неверность – вероятно, потому, что муж брал дело в свои руки или обращался к семейному совету для вынесения наказания. Например, Валерий Максим («Меморабилия», vi, 1, 13) упоминает несколько случаев, когда супружеская неверность наказывалась поркой, кастрацией или familie stuprandus – последнее наказание заключалось в том, что слуги и подчиненные потерпевшего мужа учиняли сексуальное бесчестье неверной жене. Аналогично подлежал суровому наказанию муж, совершавший адюльтер с замужней женщиной, но только не с рабыней или проституткой, хотя мы бы тоже сочли это изменой. Например, Валерий Максим приводит такой рассказ про Сципиона Африканского Старшего («Меморабилия», vi, 7, 1): «Терция Эмилия, его жена… была настолько добра и терпелива, что, узнав о его забавах с одной из служанок, сделала вид, что ничего не замечает, чтобы не бросить тень вины на Сципиона, покорителя мира». А у Плавта («Два Менехма», 787 и далее) отец так отвечает на жалобы дочери:

Твердил я часто: мужа слушайся,Не следи за ним, куда он ходит, что он делает.

Когда же она жалуется на его измены, он говорит:

Он прав.Будешь наседать – добьешься, крепче с нею свяжется.

После чего добавляет:

Золото тебе и платье он дает? Съестной запас,Слуг предоставляет ли? Так будь благоразумнее [15] .

Катон лаконичным и прозаическим языком описывает весь контраст между изменой мужа и жены (цит. по: Геллии. Аттические ночи, x, 23): «Уличив жену в измене, можешь смело убить ее без суда. Но если измену совершишь ты или измену совершат с тобой, она и пальцем пошевельнуть не имеет права». И все же, если муж изменял жене с рабыней, решительная женщина знала, как поступить. Об этом говорится у Плавта («Два Менехма», 559 и далее; «Ослы», v, 2), и Ювенала (ii, 57). Ювенал говорит о «любовнице грязной», которая «сидит на жалком чурбане» и трудится под присмотром жены.

15

Перевод А. Артюшкова.