Сексус
Шрифт:
Привет, привет, как ты, да все отлично, что поделываешь, как жена, давненько мы не встречались, надо бы повидаться, да я совсем замотался, надо бы повидаться, конечно, конечно, ну, будь здоров, до скорого… Так это и было: тра-та-та-та. Два твердых тела случайно столкнулись в пространстве, потерлись друг о друга поверхностями, обменялись воспоминаниями, сунули друг другу липовые телефонные номера, наобещали кучу всякой всячины, забыли об обещаниях, разбежались, вспомнили снова… в спешке, механически, бессмысленно… Черт его знает что еще добавить к этой характеристике?
Прошло
И я иду сквозь года, по изогнутому воронкой коридору, увешанному по обеим сторонам кривыми зеркалами. Я прекрасно знаю то место во времени и пространстве, где я засек Билла Вудраффа и где он впечатался в мою память. Таким он и останется навсегда, даже на том свете: пришпилен и вращается вокруг своей оси, как некий снабженный крылышками экспонат. В этой же точке появляется и та, чей образ вспыхнул в моем сознании при мимолетном взгляде на театральную афишу. Это по ней он сходил с ума, без нее не мог представить своей жизни. И все старались помочь ему в его ухаживаниях: и мать, и отец, и даже прусский петух – муж его сестры – кукарекал о том же.
Ида Верлен. Как ей пристало это имя! Все в ней соответствовало красивому сочетанию этих звуков: красота, самоуверенность, непостоянство, изнеженность, избалованность. Изящна, как севрская куколка, только локоны цвета воронова крыла да несколько папуасский выверт души. Если только у нее вообще имелась душа. Живущая лишь ради своего тела, своих ощущений, своих желаний, она и являла собой только тело, а ее замашки мелкого, взбалмошного тирана бедняга Вудрафф толковал как проявление невероятной силы характера.
Ида, Ида… Он нам все уши прожужжал этим именем. В ней была какая-то извращенная хрупкость, как в обнаженных моделях Лукаса Кранаха. Очень красивое тело, очень черные волосы и вывернутая наизнанку душа, словно камушек выпал из соответствующего ему обрамления. Во время романа с Вудраффом между ними происходили душераздирающие сцены, и он нередко оставлял ее всю в слезах. Но зато на следующий день она получала букет орхидей, или великолепный кулон, или роскошную коробку шоколада. Ида, как питон, заглатывала все. Она была бессердечна и ненасытна.
В итоге он добился своего, и они поженились. Но ему пришлось выплатить большой выкуп. Уголок, который он оборудовал для их любви, явно превосходил его первоначальные замыслы. И он покупал для нее платья и все, чего бы она ни потребовала: чуть ли не каждый вечер водил в театры, закармливал сладостями, сидел рядом с ней и щупал пульс во время ее менструальных тягот, консультировался со специалистами, когда она начинала покашливать, – словом, прекрасно справлялся с ролью горячо любящего супруга.
Чем больше он для нее старался, тем больше она им пренебрегала: она ведь была настоящим чудовищем. Мало-помалу стал распространяться слух, что она фригидна. Никто из нас в это не верил. За исключением самого Вудраффа. То же самое произошло у него и последствии, со
При всех своих слабостях Вудрафф был таким же одержимым и в дружбе. Насчитывалось по крайней мере человек шесть, которым он был предан всем сердцем и безоговорочно доверял. В их числе был и я – самый давний его приятель. Я был наделен привилегией появляться в их доме, когда мне заблагорассудится. Я там ел, спал, мылся, брился – я был членом семейства.
С самого начала Ида мне не приглянулась, и не из-за ее отношения к Вудраффу, а как-то инстинктивно. И ей, в свою очередь, было неприятно мое присутствие: она не понимала, как ко мне относиться. Я никак не реагировал ни на ее недостатки, ни на ее прелести – она была женой друга и не более того. А ее такое положение, разумеется, не устраивало: ей хотелось, чтобы я подпал под ее чары, ходил по струнке, как Вудрафф и другие. Как ни странно, никогда я не был более невосприимчив к женскому шарму, чем в то время. Она ничуть не привлекала меня, хотя иногда мне казалось, что было бы интересно перепихнуться с ней разок, так сказать. Думал я об этом мимоходом, ничего реального не воображая, но, так или иначе, она смогла каким-то образом воспринять обрывки этих мыслей.
Порой, когда я ночевал в их доме, она громко заявляла, что ей неудобно оставаться со мной вдвоем. Обычно она разыгрывала свое недовольство перед Вудраффом, когда я валялся в постели в ожидании завтрака, а он стоял в дверях и одной ногой был уже на работе. Вудрафф говорил ей что-нибудь вроде: «Перестань, Ида. Тебе нечего беспокоиться. Я ему жизнь свою могу доверить».
Как-то я не выдержал, расхохотался и крикнул:
– Не бойся, Ида, я тебя не трону, я импотент!
– Ты импотент? – взвизгнула она, демонстрируя начало истерического припадка. – Ничего себе импотент. Гнусный бабник!
– Подай ему завтрак, – бросил Вудрафф и закрыл за собой дверь.
Ей была отвратительна сама мысль о прислуживании мне в постели. Она за мужем так не ухаживала и не могла понять, почему мне оказана подобная честь. Да я и сам не имел привычки завтракать в постели. Это я позволял себе только в семействе Вудраффов. Специально, чтобы позлить и унизить ее.
– Почему бы тебе не сесть за стол? – спрашивала она.
– Не могу. У меня эрекция.
– Перестань об этом говорить. Ты о чем-нибудь, кроме секса, можешь думать?
Судя по ее словам, секс был для нее ужасным, грязным, просто оскорбительным делом. Но повадки ее говорили прямо противоположное. Она была похотливая сучка и фригидной оказывалась только потому, что обладала характером шлюхи. Если я поглаживал ее ноги, пока она устанавливала поднос у меня на коленях, она говорила: «Ну, доволен теперь? Все в порядке? Хотела бы я, чтобы Билл это увидел, увидел, какой у него верный друг».
– А ты б ему рассказала, – предложил я однажды.
– Да он все равно не поверит. Решит, что я это выдумала, чтобы он начал ревновать.