Сектор обстрела
Шрифт:
Богдан «взорвал» его и затянулся режущим бронхи дымом. Сладковатый запах повис в воздухе. Задержав дыхание, Белоград свободной ладонью разогнал дым и выпустил воздух из легких. Сделав еще несколько прерывистых затяжек, Богдан прикрыл глаза и прислушался к ощущениям. Через десяток секунд мышцы омыло томительной волной расслабления, а горло перехватила тугая удавка жажды. В голове приятно зашумело. Глуповатая улыбка растянулась на разбитой физиономии. Необыкновенная легкость разлилась по всему телу. Богдан поплыл…
— Мася! А кем ты на гражданке был? — спросил Белоград, не открывая глаз, через минуту.
Маслевич ответил, не отрываясь от
— В училище учился на сварщика. А Вы, товарищ сержант?
— А я в технаре, на механика мясокомбината.
— Ух, ты! В Полтаве что ли? Меня старики тоже туда фаловали. Но конкурс там, говорят…
— Конкурс, в натуре, там зашибательский. У нас восемь человек на место было. Ну, иди чарсу дерни.
— Не, товарищ сержант. Меня не берет. Я уже пробовал. Только горло дерет и жрать хочется.
Богдан "поймал струю":
— А ты шаришь, — с легким смешком. — Пожрать не помешает.
— Берите мой сухпай, товарищ сержант!
— Ну ты и хитрован, — Богдан мелко захихикал: наркотик начал обволакивать сознание.
Обычно в горах, чтобы облегчить мешок, все старались скормить товарищам свой паек в первые же дни. Только потом, суток через трое-четверо, когда кишки уже голодной судорогой сводило, жевали пожухлую траву, как овцы. Белоград с легким сожалением затушил недокуренный косяк, подумал: "Цымбал горло перегрыз бы", — и вытащил свою тушенку.
— Какой идиот придумал кормить нас солеными консервами? Ты не знаешь, Мася? Я бы его…
Белоград принялся открывать банку.
— Чё молчишь? Не твоя идея случайно? — спросил Богдан, откровенно посмеиваясь над незадачливым салаженком.
— Не…а, — донеслось из-под маскхалата.
— Ух, ты! А баночка-то из Харькова. Я там на практике был. Может, эту баночку и склепал?
— Так вот кто нас в горах солеными консервами кормит, — в тон сержанту отозвался Маслевич.
— Гы-гы. А мы тут гадаем, кому пасть порвать? — Богдан совсем «поплыл». Заливаясь дурацким смехом он выплюнул тушенку под ноги. Белоград сделал пару глотков из фляги. Разбитые зубы отозвались тупой ноющей болью. Подействовало слегка отрезвляюще.
— А как там Харьков? Правда, говорят, что там телки самые классные?
Белоград ненадолго задумался:
— Наверное. Чем больше город, тем больше телок. Только у меня там не было никого. Я всего два месяца там отработал. А потом призвали. У меня дома была. Любила меня, как кошка. И в армию провожала. Ждать обещала…
— И как? Ждет?
Белоград помрачнел
— Наверное, уже нет. Я — скотина. Послал я ее. Она в госпиталь ко мне приезжала. Я в посадку тогда затащил ее, поставил под акацию и в последний раз… как животное… Она, бедненькая, аж заплакала. Плачет и просит: "Не надо, Данчик, ну не надо…" А я же пьяный. Полчаса ее промучил, чуть не сломал себе все… Я тогда весь белый свет ненавидел. Вот и прогнал ее. Мол, зверем конченым стал, и не жди меня, девочка. Больше она и не писала. А мама ее, как родную, приняла. Писала, что когда меня забрали, они, чуть ли не каждый вечер, вместе собирались. Потом мама еще жаловалась, что Ирка заходить перестала. Наверное, она побоялась матери рассказывать. А я и объяснять не стал. Сделал вид, что не заметил. Мама все равно, наверное, поняла… Только зря я так с ней. Потом я понял… И пожалел. Без нее… Я даже стихи ей потом написал. Но так и не отправил. Хочешь послушать?
Не дожидаясь ответа, Богдан продолжил, медленно и как-то обречённо, с тяжеленными паузами, словно каждое
Что ж ты над тленом
Бездыханным плачешь?
Теперь
Тебе так хочется
Его любить.
Только сейчас
Меня ты понимаешь —
Любовь,
Когда ее не разделяешь,
Умеет даже погубить…
Вновь ива
За моим окном
Горячую слезу
Роняет наземь.
В бокале
Ядом тает лед,
Любимые твои цветы
Завяли,
И некогда
Родные стены,
Страшнее казематов стали…
Тебя все нет…
Наверное,
Не прав мудрец —
Не лечит время
Всех печалей.
Проходят дни
Под пыткой ожиданий,
Все ярче память,
А тебя все нет…
Отравленное сердце замирает,
С последним вздохом
Меркнет солнца свет.
И пусть.
Быть может
За последнею чертой
Душа,
Истерзанная болью,
Сумеет обрести
Незыблемый покой…
Что ж ты над тленом
Бездыханным плачешь?
Теперь
Тебе так хочется
Его любить.
Только сейчас,
Меня ты понимаешь, —
Любовь,
Когда ее не разделяешь,
Умеет даже погубить.
Ошарашенный Маслевич застыл, ожидая продолжения и опасаясь прервать сержанта.
Белоград немного помолчал и продолжил совсем уж невесело:
— Может, оно и к лучшему. Я-то все равно не любил ее… Наверное. Может, сначала только… А потом… А больше, ты знаешь, никого и не было. Если честно, она меня и целоваться научила. И я у нее первый был.