Секунданты

Трускиновская Далия Мейеровна

Пока он говорил, Изабо встала и взяла с полки томик Чесса.

– Держи! – шлепнула она книжку на стол. – Для тебя берегла, не знала только, куда послать.

– Удалось-таки! – восхитился Четвертый. – Что значит пять лет в городе не был… Спасибо.

Но к книжке даже не прикоснулся.

– Ты видел Пятого? – спросила Изабо.

– Нет, и наверняка не успею, – решительно ответил Четвертый, и Валька понял, что он не хочет ничего из своей прежней, домедвежьей жизни. Кроме Изабо… зачем бы?

– Спешишь к матери? –

погрустнела Изабо.

– Я же всего на два дня. Хоть с ней толком наговориться…

Они явственно затосковали оба, и вместе с ними затосковал Валька, и заходил по мастерской, мучаясь и не зная, куда себя девать.

Изабо с Четвертым встали и прощально обнялись.

– Ты здорово изменился, – сказала она.

– Да, отрастил бороду.

Она потрогала эту курчавую бороду кончиками пальцев. Он потерся щекой об ее руку. Старая игра в мальчика и мамочку еще длилась, хотя мелкими шажками отступала все дальше и дальше в небытие.

– Вот скажи мне, куда исчезает все то тепло, которое исходит от нас? – спросила Изабо. – В какое мировое пространство? Может так быть, что оно хоть кого-нибудь когда-нибудь отогреет?

– Оно рассеется в мировом пространстве, – ответил Четвертый. – Пространство большое, а тепло маленькое.

– А пять лет назад все было иначе – пространство маленькое, а тепло большое, – и Изабо, как обычно, фыркнула.

– Пять лет назад мне было восемнадцать. Ну, пойду я, что ли?

– Погоди, я тоже сделаю тебе подарок.

Изабо взяла со стола свой исторический охотничий нож, вытерла его о штаны и протянула Четвертому.

– Острое дарить не к добру, – предупредил он.

– А что теперь у нас к добру? Бери, бери, пригодится. Будешь им колбасу резать и меня вспоминать.

Изабо шагнула к Четвертому, и они крепко обнялись. Валька понял – в последний раз.

– А теперь прощайся с Валентином, – потребовала Изабо. – Ну, давай, давай, прощайся.

– Прощай, Валентин, – помолчав, очень четко сказал Четвертый.

– И ты тоже прощай, – не менее четко ответил Валька.

– Так, – подтвердила Изабо.

Четвертый улыбнулся ей, подхватил свой пакет и вышел.

Наступило молчание.

– Черт, черт, как нелепо все вышло, – вдруг забормотала Изабо. – Не надо было мне его ни о чем спрашивать! Он же – всей душой ко мне, а я…

– Зачем он приезжал? – недовольно спросил Валька.

– Меня увидеть. Ну, ему было интересно, как мы без него эти пять лет справлялись. И хотелось показать, что вот он тоже чего-то в жизни достиг… ну, сложно все это.

– Чего доброго, на днях ваш Третий пожалует, – мрачно предрек Валька. – Как ты полагаешь?

– Полагаю, что вряд ли. Он там тоже бьется, как рыбка об лед. Ему не до путешествий. Русская литература и в России-то не кормилица, а за границей – вообще обуза. Но я слыхала, что писанину не забросил, и на том спасибо. Смотри!

Четвертый книжку не взял!

– Догнать? – не рассчитывая на положительный ответ, ехидно поинтересовался Валька.

– Нет, – Изабо накрыла книгу рукой. – Зачем же сразу два прощальных подарка?

Тут Изабо и Валька одновременно вспомнили про пистолет. Он лежал на белом одноногом столике среди чашек. Они сели за столик и оба уставились на оружие.

– Подарочки!.. – проворчала Изабо. – Ничего себе прощальные подарочки!.. Могу теперь кого-нибудь вызвать на дуэль. Знаешь, Валька, раньше говорили не «вызвать на дуэль», а «позвать на поле», в прошлом веке и в позапрошлом. Поле, снег, желательно два барабана и вытоптанная дорожка, чтобы сходиться, остальное – роскошь. Ну и секунданты.

– Да-а… – протянул Валька. – Возьмешь меня в секунданты?

Изабо хмуро глянула на него, встала и, вертя пистолет, ковыряя пальцем то затвор, то в дуле, принялась ходить по мастерской из угла в угол.

– Ты сейчас про Чесса подумал? – вдруг спросила она.

– Про Чесса, – признался Валька. – Ну, не может быть, чтобы мы так никогда не узнали правду…

– Что вы все требуете от меня этой правды? – вдруг ни с того ни с сего возмутилась Изабо. – Что я вам, Господь Бог? То Верочка устраивает всякие комедии и маскарады, то Широков по три часа катит бочку на Второго, то Карлсон – на Широкова! Сколько можно! Дайте мне наконец спокойно работать! Что я вам – Шерлок Холмс? Доктор Ватсон? Собака Баскервилей?!.

Отвечать Валька не стал. Он чувствовал, что вот сейчас поймет эту тайнопись судьбы – взаимосвязь между последними событиями, между недописанной пьесой, лесным озерцом, яростью Изабо и тульским кавалерийским пистолетом. Книга стихов Чесса как-то сама оказалась в руке.

Валька усмехнулся: у него – книга, у нее – пистолет. А что было у того опального поэта в остроге без окон? Что ему оставили, кроме двух женщин – одной в далеком балтийском городе, недоступной, как луна в небе, и по этой причине все еще любимой, и другой – любовь к ней медленно, но верно губил острог? И что мог сказать человек, мир которого втиснут в обтянутую старыми портьерами коробку и замкнут меж двух женских лиц, двух голосов, поющих впридачу один и тот же романс?

Книга сама раскрылась наугад.

– Меж двух дорог мир так убог, так нестерпим, так нестерпимо строг, меж двух веков лежит порог, куда ни встань, везде готов тебе упрек, – тихо подсказал Чесс. – Куда ни кинь, цветет полынь, и желтой одурью забита неба синь. И не уйти из двух пустынь. Хочешь – кричи, хочешь – умри, сгори, остынь…

– Ничего себе прощальный подарочек!.. – опять пожаловалась Изабо.

– А ни фига, – беззвучно сказал Валька Чессу. – Если чего-то не можешь сделать в жизни, очень хочется сделать это на бумаге, ведь так? С этого мы и начнем…