Секутор
Шрифт:
Бык между тем замычал, наклонив голову, дернулся, поднимая холодные брызги.
– Ну и бычара у вас! – настороженно посмотрел на него Автебиус. – Самим-то не страшно?
– Армид? Да он вообще-то послушный. – Один из пастушков, темноглазый и длинный, опасливо покосился на быка.
– Говорил я, не надо было его сейчас брать, – тихонько прошептал другой, круглоголовый. – Подождали б до вечера, покуда Аррикс не возвратится. Эвон как он…
А бык и впрямь возбудился: ни с того ни с сего – у молодых быков это частенько бывает, – наклонив голову, он бросился на собравшихся. Автебиус успел отскочить в сторону, а вот стоявший ближе к ручью круглоголовый мальчик – нет. Увернуться-то он увернулся, да вот слишком уж неловко – упал, и бык, наклонив рога, попытался было боднуть несчастного и проткнул бы тому грудь, если б не Рысь.
Вот они, совсем рядом, острые рога, бык мычит, хрипло
– Что ж ты наделал?! – спрыгнув с дерева, в страхе воскликнул темноглазый. Потом повернулся к поднявшемуся с земли напарнику, замахнулся: – Все из-за тебя, Илекс! Лучше б уж Армид тебя забодал! Что теперь скажем старосте?
Илекс опустил голову, искоса посмотрев на быка: вдруг очнется?
Нет! Рысь ударил надежно.
– Похоже, мы лишние в их разборках, – шепнул ему галл. – Пойдем-ка, пожалуй.
– Да, – согласно кивнул ант. – Конечно, идем, да побыстрее – мы и так слишком уж здесь задержались.
Не прощаясь, гладиаторы быстро пошли обратно к холму. Что там кричали им вслед пастушата, парней не интересовало. Дело свое они сделали.
– Это Адалуй, деревня секвонов, – доложил легионерам Автебиус. – Мирная деревня, о мятеже там, похоже, еще и не слышали.
– Не слышали сегодня – услышат завтра, – ухмыльнулся Марк Арбоний. – Сколько там жителей?
– Два десятка мужчин, остальные женщины и дети.
– Большая деревня?
– Да, большая.
К вечеру на холме выстроили новый лагерь, все как полагается: прямые линии палаток, ров, вал, ворота. Центурион оказался прав, здесь и впрямь было куда лучше: сухо и местность просматривалась неплохо. Гладиаторам, как всегда, досталась самая крайняя палатка, у южных ворот, что выходили как раз на дорогу к деревне. Местные жители уже заметили лагерь и принесли на продажу молоко и овечий сыр. Многие легионеры с удовольствием покупали, продукты были свежими, да и просили за них дешево. Подошедшие к стенам галлы – косматые, в кервезиях и браках – рассказывали воинам разные охотничьи небылицы и громко смеялись, пытаясь перепрыгнуть ров. Один разбежался даже… Куда там! Под смех легионеров бедолага так и свалился в ров, уже заполненный холодной, отведенной из ручья водой. Второй смельчак, сняв кервезию, взял в руки длинный посох и, упершись им в обсыпку, легко перемахнул ров, что вызвало одобрительные возгласы его товарищей:
– Хорошо ты прыгаешь, Амнидикс! Прямо кузнечик.
Амнидикс довольно улыбнулся.
Стоя на страже у самых ворот, Рысь вздрогнул, хорошенько разглядев удачливого галла, – это был высокий и поджарый молодой парень с рыжеватой бородкой и двумя косичками, падающими на грудь. Тот самый, что приходил к привратнику Памфилия Руфа, когда был отравлен дуумвир Мильс! Или все же не он? Мало ли похожих людей? Да и косички эти встречались у «косматых» довольно часто. Нет, Рысь не мог ошибиться – память на лица у него была прекрасной. Хотя… Рысь хотел подойти поближе, да вовремя опомнился: он все же стоял на посту, покидать который не имел права под страхом самого жестокого наказания. Тем не менее, насколько возможно, юноша не спускал с Амнидикса глаз. А тот вел себя более чем странно! Да, он так же громко кричал, спорил, хохотал вместе со всеми, но этак незаметненько бросал внимательные взгляды на ров, вал с частоколом, ворота. Словно бы примечал, что к чему, даже несколько раз, пока совсем не стемнело, прошелся вдоль рва. Просто прогуливался? Или это извечное галльское любопытство? А вполне может быть, интересно стало человеку, что это за лагерь такой? Вот и ходил, присматривался, расспрашивал легионеров. Впрочем, не только один Амнидикс. Странно, но подобное поведение местных не вызывало у легионеров никаких подозрений, словно так и должно быть. Может, и впрямь должно? Рысь вспомнил пословицу «любопытный, как галл» и подумал, что, наверное, зря он так прицепился к рыжебородому. Мало ли похожих людей?
Стемнело уже, в лагере разложили костры, аппетитно забулькала в котелках бобовая
Ант лег, вытянув ноги, подложил под голову кожаный панцирь; по крыше палатки ударили крупные капли. Опять дождь… Что ж, весна. Луций рассказывал, что перед походом авгур предсказал хорошую, теплую погоду, которой вот что-то было пока не видно: то ли боги не хотели тепла, то ли авгур оказался плохим предсказателем. Сон не шел, и юноша осторожно перевернулся на бок: в тесной палатке, кроме него, находилось еще шесть человек, включая ушедшего на пост Автебиуса. Остальные гладиаторы – молодые, неопытные пацаны-«деревяхи» – уже спали, лишь Рысь ворочался с боку на бок. Тот парень с косичками все никак не давал ему покоя. Хотя, может, и зря юноша подозревал в нем лазутчика.
Поворочавшись, Ант выбрался из палатки, вздохнув полной грудью влажный ночной воздух. В черном бархате неба сквозь разрывы туч просвечивали кое-где тусклые желтые звезды. И дождь вроде бы кончился, да и потеплело уже, заметно – совсем не холодно было без плаща, в одной короткой тунике. Выходит, авгур предсказал верно? Тепло будет и сухо? Хорошо бы так. Все лучше, чем месить чавкающую под ногами грязь.
Откуда-то сзади подошли трое воинов, один из них был в высоком, украшенном перьями шлеме. Рысь вытянулся, узнав центуриона.
– А, гладиатор, – с усмешкой остановился тот. – Слышал, ты сегодня уложил кулаком быка?
– Повезло, – юноша смутился.
– А почему потом не явился на полевые занятия? – едко осведомился командир.
Рысь замолчал – он и сам не помнил почему. Что-то помешало. А, они ведь как раз выбирали место для лагеря, а потом перекусили, а затем…
– Будешь наказан, – веско произнес центурион. – Запомни, парень: все, чему тебя обучали в гладиаторской школе… – слова «гладиаторская школа» прозвучали примерно с такой же презрительной интонацией, как и «публичный дом», – …такое дерьмо, о котором в военном походе лучше сразу забыть. Не в прыжках и ужимках сила легионера и не в дурацком махании мечом, годным разве что для услаждения толпы, а в четком знании своего места и своего маневра, верно, ребята?
Качнув перьями, центурион посмотрел на сопровождающих его воинов, в одном их которых Рысь узнал Луция. Узнал и задумался: что же он-то не сказал сейчас командиру, чем был занят Рысь? Ведь мог бы… Хотя что для легионера гладиатор? Презираемый всеми раб, которого нужно как можно больше и эффективней использовать в воинском деле, не более того.
– На первый раз получишь десять ударов. – Центурион отвернулся и зашагал к воротам, четко печатая шаг тяжелыми сапогами-калигами.
Точно так же шли военным маршем все легионы, одним своим видом внушая страх и почтение. Можно запросто победить одного римлянина, можно десяток, сотню… Но легионы казались непобедимыми, незыблемыми, как прибрежные скалы. Рысь вздохнул, давно уже подавленный величием имперской армии. Сколько раз он спрашивал себя: если бы римляне пришли в его земли, то завоевали бы? Как сказать. Может быть, нет, а может быть – и заваевали б, на все воля богов. Понастроили бы везде укрепленных лагерей, быстро превратившихся в города – кастеры и дурумы, провели дороги… Нет, не только в воинском искусстве легионеров сила Рима, но еще и в организации всей жизни завоеванных провинций. И странно, но юноша замечал, что большинству – да, да, пожалуй, что и подавляющему большинству – галлов такое положение дел очень даже нравилось, особенно в последнее время, после эдикта императора Каракаллы, по которому все жители провинций получили права римских граждан. А римский гражданин – это не просто звучало гордо, это позволяло жить по общим законам, давало уверенность, что в случае чего за тебя вступится вся мощь легионов. Правда, сейчас в самом Риме положение было шатким. Как рассказывал Плавт, многие императоры оказывались настоящими чудовищами. Впрочем, таких очень быстро убивала собственная охрана, но в Империи не оставалось прежнего порядка – императоры быстро менялись, зажравшиеся жители Рима совсем не хотели работать и требовали лишь дармового хлеба и гладиаторских зрелищ. Как такое может быть, что люди ничего не хотят делать? И почему бы в таком случае их всех не прижать к ногтю? Даже Плавт не мог толком ответить на подобные вопросы, а только твердил что-то про какие-то права граждан, совершенно непонятные Рыси.