Селение любви
Шрифт:
Вы найдёте в посёлке приплюснутое землебитное с претолстыми стенами здание, ему сто лет, теперь оно зовётся — клуб «Молот». На афише можно прочесть, что вечером здесь показывают фильм «Судьба человека».
Очень важное строение посёлка имеет форму куба, два его небольших окна забраны решётками; это магазин. Тут продаются хлеб, водка, перловая крупа, соль, спички.
Ну, а если взглянуть на шероховато-тощее селение с высоты? Вы увидите вокруг него поросшую ковылём и чёрной полынью равнину без единого деревца. Километрах в двух к югу сверкает
Вернёмся, однако, в комнату, где некое уголовное дельце подогревается водочными парами. Тот, кого называли Зямой, проглотил ложку чёрной икры, снял очки и, протирая их, спросил хозяина:
— Когда понесёте?
Хозяин посмотрел на пожилого еврея.
— Сегодня и понесём! — бросил Илья Абрамович и вдруг чутко дёрнул головой к окну.
Хозяйка отодвинула занавеску, выглянула наружу: — Кышь! — и обернулась в комнату: — Курица у нас под стенкой рылась.
Илья Абрамович успокоенно кивнул:
— То-то мне слышится…
2.
Мне слышится: «Валтасар! Валтасар!»
Я весь — предчувствие какого-то светлого торжества; взрываемый волнением, стою перед вкрадчиво колыхающимся занавесом: сейчас я сорву его — и в счастье закричу на весь мир! Тянусь, тянусь медленно, чтобы продлить предвкушение… но пора рвануть — а руки мои падают; подымаю руки — и вновь они повисли бессильно. «Витал сан… Виталь Алексан…» Я ещё не проснулся, но отодвигаю висящую перед лицом цветастую материю и вижу новую мою комнату, в дверь заглядывает мужчина, его нос загибается кверху, как носок туфли из восточных сказок.
— Виталий Александрович где?
Молчу, не опомнившись от счастливого сна. Мужчина приблизился к моей кровати, отделённой ширмой от остального пространства комнаты.
— Ты кто?
Он повторяет вопрос. Странная белёсая блуза, прошитая красными нитками: кажется — блуза искрится. Вспомнилось где-то услышанное: «На нём сияли ризы…» — и я решил, что человек — в ризе.
— А? Кто ты? — он изучающе смотрит на прислонённый к стулу ортопедический аппарат из кожи и металлических планок, который я ношу на ноге.
— Из имени Николая Островского, — ответил, наконец, я.
— Кхы! Ты знаешь, кто такой Николай Островский?
— Знаю.
— Как же ты можешь быть из его имени?
— Я из учреждения… — говорю насупившись.
— А-а-а… — мужчина пытается разглядеть меня под простынёй. — И я тоже… в детстве… из учреждения… — он сложил на груди руки, лицо у него сделалось загадочное. — У меня сверхъестественная биография!..
— Паша! — крикнул за дверью старый женский голос.
Мой гость отчаянно сгримасничал. В дверь просунулась женская голова с такими косматыми, торчащими книзу
— Ты здесь! Паша, когда ты прекратишь фокусы?!
— Фокусы?
— Ты знаешь! — входя в комнату, так гневно это сказала, что я ждал — она в него плюнет. Она вдруг повернулась ко мне, добро-добро улыбнулась. Потом опять воззрилась на человека в ризе, и я снова подумал — вот сейчас расцарапает ему лицо.
— Ты чего сказал Марфе Дмитриевне?
— Идите вы в это дело вместе с Марфой Дмитриевной! — закричал мужчина попятившись.
— Ах ты!.. ах-х… — женщина чуть не схватила мой аппарат.
— Агриппина! — мужчина воскликнул торжественно, указывая на аппарат пальцем. — Ты сломаешь ребёнку вещь, Агриппина!..
Она с опаской потрогала аппарат:
— Тяжесть какая! С ума сошли — надевать на детей…
Мужчина повеселел:
— Рацуха! Зато премию огребли! Вот и Фёдору поставили искусственное горло, а у него почки заболели.
— От водки, — сказала женщина.
— От горла!
Он хотел добавить, но я перебил, обидевшись за мой аппарат:
— Мне дядя Валя делал! Он самый лучший мастер, у него на выставке…
— Валя, Валя, Валя… — гость важно смотрел на металлические планки, винты и вдруг, в суровом неудовольствии, спросил: — С шестимесячной завивкой?
Я прошептал озадаченно:
— Нет…
— Ну, так и есть, я её знаю!
— Паша! — яростно сказала женщина. — Уходи отсюда, Паша, не доводи меня, а то будешь бедный!
— Ну, знаешь ли! — мужчина замигал, посапывая, и, возмущённый, вышел.
— Олежечка, — сказала мне женщина, хотя зовут меня совсем не Олежечкой, — ты сейчас оденешься, моя хорошая, а я принесу тебе закусочку.
Она ушла, а я впился зубами в подушку от жалости, что не досмотрел сон; у меня потекли слёзы — так невыносимо жаль было неразъяснившегося счастья!
Этот сон повторится через шесть лет, когда мне будет четырнадцать. Повторится несколько ночей подряд перед тем, что так пронзительно врежется в мою жизнь.
3.
Я вложил мою высохшую левую ногу в аппарат, зашнуровал его, надел сатиновые шаровары взамен больничных штанов: сегодня, вернее, вчера вечером, когда меня привезли в эту комнату, началась моя новая жизнь. Меня усыновил замдиректора нашего лечебно-учебного учреждения для физически неполноценных сирот Виталий Александрович Пенцов.
Мне уже исполнилось восемь, я и мой новый отец знали — я не смогу звать его папой. Называть Виталием Александровичем было тоже неудобно. И сегодня утром я решил его звать приснившимся необыкновенным именем Валтасар.
Умный, занятый делом каждую минуту, он, даже когда ел, клал на стол несколько книг, из которых торчали разноцветные закладочки, и его рука то макала яйцо в соль, то открывала книгу на закладочке; голубые подвижные глаза попеременно взглядывали в книгу, в тарелку и опять в книгу…