Сельская учительница

Горбачев Алексей Михайлович

— Этого в школьной программе нет, — отмахнулся Садков.

— Но это нужно!

— Вы опять, Валентина Петровна, с фокусами! — прикрикнула Марфа Степановна. — У нас школа, а не цирк, — повторила она свое любимое выражение. — Лучше подумайте, как двойки ликвидировать, нечего носиться с выдумками.

— Позвольте, позвольте, Марфа Степановна, — вмешался историк Назаров, — учитель не может, не имеет права жить без выдумок.

— Много выдумываете, только учеников от уроков отрываете своими штучками, — упрекнула завуч.

Ну что с ней поделаешь! Конечно,

успеваемость — это главное, но разве музыка мешает?

Вечером Валентина трудилась над подробным письмом детдомовской маме. Она уже писала ей о Константине Зюзине, который бросил школу, и вот сегодня сообщала о другом: Зюзин вернулся в класс!

Дня через три после разговора с Макаром Петровичем об отрезанном ломте Подрезов сам привез Константина Зюзина в школу на «газике». Она видела, как председатель, опять похлопывая парня по плечу, говорил ему что-то. А встретив ее в библиотеке, шутливо поднял руки, сказал:

— Сдаюсь, Валентина Петровна, ваша взяла…

«Никак я не могу понять Подрезова, — призналась Валентина. — С одной стороны, он хороший, умный, заботливый, а с другой — упрямый, способный пренебречь здравым смыслом…»

— Можно зайти в этот милый дом? — послышался голос агронома Ветрова.

Валентина с сожалением закрыла тетрадь с неоконченным письмом.

— Ладно уж, заходите, Аркадий Тихонович.

Вообще в избенку, где жили Валентина и Лиля, частенько наведывались гости: запросто приходили десятиклассники, заглядывал Саша Голованов, у которого всегда находилось какое-нибудь комсомольское дело, бывал Василий Васильевич.

— Ваша изба, Валентина Петровна, второй Дом культуры, здесь и поспорить можно, и узнать все михайловские новости, — говорил учитель.

— Вы бы спросили, каково хозяйкам. Разорились на чае да на сахаре, — шутила она.

Василий Васильевич смеялся:

— Денежную компенсацию требуйте с посетителей…

В последнее время зачастил Аркадий Тихонович Ветров. Прежде он пропадал в читальном зале, а теперь сюда стал приходить. Чтобы не мешать Валентине Петровне, занятой то проверкой тетрадей, то подготовкой к урокам, он читал газеты на кухне или там же сражался в шахматы с Сашей Головановым. В девять вечера возвращалась Лиля с работы, все вместе ужинали. Иногда мужчины приносили бутылочку винца, в такие вечера ужин считался торжественным и был посвящен какой-нибудь знаменательной дате (Лиля тут же придумывала эту дату). За столом у них всегда было весело и шумно.

По виду Ветров больше похож на музыканта или на артиста, у него бледное, никогда не загоравшее лицо, мечтательные голубоватые глаза. Аркадий Тихонович любил петь чувствительные арии из забытых опер, и вообще его как-то странно было видеть в роли колхозного агронома, Доведись узреть такого на экране в фильме или на сцене, зритель сказал бы — нетипичен. А между тем его ценил даже сам Подрезов! Известно, что Роман Прохорович уважал только тех, кто умел работать и осмеливался возразить ему, председателю. Рассказывали, будто Подрезов прогнал из колхоза молоденького инженера, который во всем с ним соглашался и поддакивал.

— Мне соглашатели

не нужны! — гремел председатель. — Ты из меня культа не делай, ты мне свою точку зрения доказывай, а если нет у тебя своей точки зрения, если ты подхватываешь только чужие, какой же ты к лешему работник!

Валентине в Ветрове не нравилось другое: всю зиму тот носил замызганный полушубок, серые валенки, старую шапчонку. В таком одеянии он появлялся в Доме культуры, в таком одеянии забредал к ним на огонек.

Глядя на гостя, Валентина насмешливо заметила:

— А ведь когда-то Ветров был, видимо, элегантным юношей — подтянутым, с галстучком.

— Эх, Валентина Петровна, не возражаю — был да сплыл, теперь засосала работа… — ответил он.

— Дело не в работе. Просто Ветров опустился, видом своим не хочет он отличаться от некоторых неряшливых колхозников. А по-моему, агроном должен отличаться, улучшать не только культуру земледелия, но и культуру вообще.

— С агронома Ветрова спрашивают не культуру вообще, а именно культуру земледелия.

— И плохо! Я как-то слышала ваш доклад о новых сортах пшеницы. Хороший доклад! Но вспомните — комсомольцы попросили вас прочесть лекцию: «В человеке все должно быть прекрасно». Вы отказались, вы заявили — на это есть учителя.

— Я и сейчас повторю: да, это учительская область. Учителей не просят читать лекции о пропашных, о строении почвы. Это компетенция агронома, это его наука.

— Но есть наука, к которой все мы причастны — наука воспитания человека. И если агроном выращивает хороший хлеб, но ничем не помог духовному росту человека, он работает не в полную меру! — спорила Валентина. Иногда наедине ей хотелось поговорить с ним о другом, о Люсе Иващенко, о той хорошенькой и стройненькой девушке, которая открыто симпатизирует ему. Но она боялась этого разговора и порой, заведя речь вообще о десятом классе, напряженно присматривалась к Ветрову и ничего не замечала такого, что настораживало бы… А может быть, он и не знает о Люсиных чувствах?

* * *

Нынешним вечером Лиля опять придумала причину для торжественного чаепития. Приглашенным Ветрову и Голованову она громогласно объявила:

— Отметим крупную победу сельской учительницы Майоровой: возвращение Константина Зюзина в класс!

— Ты считаешь это победой? — спросил Ветров.

— А как же! В моем присутствии сам председатель признал свое поражение, — ответила она.

— Немалые усилия Валентины Петровны увенчались успехом, — прибавил Саша Голованов.

— Немалые усилия… — с непонятной Валентине скорбью повторил Ветров и тем же тоном продолжил: — Этих усилий, к сожалению, было много и чуть ли не все они вели к отлучению голубовцев от родных ворот.

— Вы о чем это, Аркадий Тихонович? Какое отлучение? — удивилась Валентина. — Извините, но вы сегодня какой-то непонятный.

— Ну-ка, агроном, немедленно проясняйся, будь понятным! — топнув ногой, шутливо прикрикнула Лиля.

Нынче Ветров почему-то не был расположен к шуткам, хотя в другие вечера вел себя здесь по-иному.