Сельская учительница
Шрифт:
— У Вали есть фотография…
— У нее много, вон альбом лежит на этажерке.
Николай Сергеевич взял альбом, раскрыл его и на первой странице увидел знакомую, потемневшую от времени фотографию.
— Ну, еще здравствуй, дочурка…
— Николай Сергеевич, что вы там шепчете?
— Не шептать, кричать надо от радости! Дочь нашлась. Дочь! Вот она!
— Валя! — ошеломленно вскрикнула Лиля и в чем была одета, в том и кинулась на улицу, побежала в Дом культуры. А он листал альбом и на каждой странице видел Вареньку; теперь он находил ее среди малышей, среди взрослых… Вот она, совсем еще маленькая,
— Я не виноват, доченька, — чуть слышно говорил Николай Сергеевич и впервые за многие годы плакал…
На следующий день вся Михайловка узнала о событии, в которое трудно было поверить: Николай Сергеевич нашел дочь, а Валентина Петровна — отца. Их поздравляли, их радости откровенно радовались. Василий Васильевич потребовал «обмыть» такое счастливое происшествие. Обнимая подругу, Лиля восклицала:
— Прямо как в романе, как в кино! Ты счастливая, Валечка.
Валентина пришла на урок в десятый класс. Ребята встретили ее стоя. Все они улыбались. На учительском столе она увидела розовый стаканчик с пучком голубых подснежников. Утреннее свежее солнце врывалось в окна.
— Здравствуйте! Садитесь, — как всегда сказала Валентина.
Вместо того, чтобы сесть за парты, ребята, будто по команде, подбежали к ней, окружили тесным кольцом. Конечно же, это было не педагогично, это совсем не походило на начало урока русской литературы. Девушки без стеснения обнимали и целовали свою молоденькую учительницу, юноши пожимали ей руку и поздравляли.
— Спасибо, спасибо, друзья, — благодарила смущенная Валентина.
— А теперь по местам. Начали урок, — скомандовал Дмитрий Вершинин.
Все сели за парты, посерьезнели.
— Валентина Петровна, сегодня вы будете ставить нам только пятерки, — сказала Аня Пегова.
Учительница улыбнулась.
— Вы думаете, я от счастья подобрела?
— Нет, ради вашего праздника мы просто все хорошо подготовились к уроку, — ответила Женя Кучумова. — Любого спрашивайте!
— Хорошо. Кто первый? Встал Яков Турков.
— Я, Валентина Петровна.
Встретив на улице Николая Сергеевича, Подрезов крепко стиснул его руку, шумно заговорил:
— Ну, поздравляю! Хороша дочь. Настоящая!
— Заслуга не моя, — грустно ответил Николай Сергеевич. — Другие вырастили, другие воспитали.
— Но, но, директор, это ты брось, — погрозил с улыбкой председатель. — Ты вырастил и ты воспитал, а вместе с тобой и мы все — я, пятый, десятый. Понял? Народ! Твоя радость — наша радость.
Так говорил Роман Прохорович Подрезов. Но есть люди, для которых чужая радость, что порошинка в глазу — режет, не дает покоя, слезу выжимает.
Побыв на уроке арифметики в четвертом классе у Борисовой, Марфа Степановна восклицала:
— Очень хороший урок, Анна Александровна!
— Благодарю, Марфа Степановна, но я сама заметила свой промах: мало уделяла внимания Володе Иващенко, он у меня из-за болезни поотстал немножко.
— Это постороннему незаметно. Вы домой? Погодите минутку, вместе пойдем.
Анна Александровна озадаченно посмотрела на завуча — что это с ней? И урок похвалила, и домой проводить вызвалась.
Они вместе вышли на улицу. Марфа Степановна жаловалась на недомогание, простыла вчера, вынося навоз из коровьего хлева.
— Вот что значит одна, — сетовала она. — Был бы муж, глядишь, помог бы, это ведь мужское дело. Смотришь иногда на замужних и зависть берет, и обидно порой за них становится.
— Зависть, это понятно. Но почему обидно? — спросила Анна Александровна.
— А потому обидно, что некоторые мужья на других посматривают.
— Значит, другие лучше, — рассмеялась Борисова.
— Вы смеетесь? А вам бы не следовало смеяться, — таинственно предупредила Марфа Степановна.
— Почему?
— И вы еще спрашиваете? Вам нужно построже смотреть за Василием Васильевичем. Вы думаете, он напрасно с Майоровой в школе задерживается?
— У них одна работа, общие интересы.
— Ох, смотрите, как бы еще что-нибудь не было общее. Да вы разве не знаете, что он и на квартиру к ней похаживает. Вы думаете, о грамматике они говорят наедине?
— Да нет, что вы, Марфа Степановна, больше о литературе. А чаще всего просто сидят и целуются. Я им это разрешаю.
Марфа Степановна остановилась.
— Паясничаете, уважаемая Анна Александровна? Ну, ну, продолжайте, как бы ваши смешки да не превратились в слезки.
— Сплетничаете, уважаемая Марфа Степановна? Ну, ну, продолжайте, как бы ваша грязь да не вылилась на собственную голову.
Марфа Степановна кольнула собеседницу злым взглядом и умолкла. Вечером, не зажигая огня, она сидела дома одна. В комнате было темно и жутковато. Где-то в углу монотонно и надоедливо жужжала муха; за дверью тоскливо, с отчаянием мяукала кошка, просясь в дом. От прилипшей к стеклам комнатной темноты окна казались выпачканными сажей, и сквозь них еле-еле просвечивались голые ветки сирени.
Все у Марфы Степановны складывалось не так, как нужно. Вот и Анна Александровна Борисова не поверила, посмеялась в глаза, и Саша Голованов совсем забыл Настеньку, и Майорова процветает… Да, да, везет этой удачливой Майоровой — отца нашла. Не подступись теперь к ней, отец — директор! И все, что было задумано Марфой Степановной, кропотливо распланировано, — все лопнуло. К концу учебного года она потихоньку да помаленьку насобирала бы фактов, и — прощай Майорова, скатертью дорожка, катись в другую школу, новаторствуй, выдумывай свои штучки… Марфа Степановна исподволь всюду готовила почву — в районе, в райкоме союза учителей, в райкоме партии, в райкоме комсомола. Колесо уже крутилось в нужную сторону, и вдруг произошло самое страшное, непредвиденное — Майорова оказалась дочерью Зорича, из своей неказистой избенки теперь перебралась под отцовскую крышу. Зорич костьми ляжет, а дочь никуда не отпустит, он и прежде защищал Майорову, а сейчас и подавно…