Семь фунтов брамсельного ветра
Шрифт:
Лоська вдруг сказал:
— Женя, ты сегодня красивая.
Я чуть палец ножом не отхватила.
— Ну, Лось! Высказался!
— Женя, я говорю серьезно.
Кстати, он всегда говорит серьезно и правдиво. И я… сперва я хотела ответить, что сколько ни обматывай швабру мишурой, новогодней елкой она не станет. Но спохватилась. Что делать, если я и правда кажусь Лоське такой …
С утра я натянула мамин подарок — красные с черными мушками колготки, — черную плиссированную юбку и тонкий вишневый джемпер с черным узором на груди. И надела цепочку с похожим на вишенку родонитовым шариком (тоже почти глобусенок). Никого я не ждала, но… все
— Ох, Лоська, а откуда ты узнал про мой день рождения? Я тебе не говорила.
— Люка сказала. Я ее вчера встретил в овощном магазине. Я покупал капусту, а она бананы. Дала мне банан и сказала про тебя. Наверно, она тоже скоро придет.
«Это уж само собой», — подумала я. И Лючка словно откликнулась на вызов, позвонила у двери.
Она чмокнула губами мою щеку, прошла впереди меня на кухню, сказала «Лоська, салют» и протянула мне косметичку из клеенки, похожей на крокодиловую кожу.
— Поздравляю. Расти большой я тебе не желаю, хватит и того, что есть. А за внешностью следить пора как следует. Ты в классе единственная, кто ни разу не красился. Из девчонок, конечно…
Тут я наконец сказала про швабру и мишуру.
— Ты просто закомплексована, — заявила Люка. — Вбила себе в голову, что уродина. А при некоторых усилиях ты могла бы иметь очень импозантную внешность.
— Чево-чево? — сказала я Илюхиным тоном. — Лоська, дай мне вон тот кусок торта, я засуну его Лючке за шиворот.
— Можно я лучше его съем?
— Ешь на здоровье. А я засуну ей этот бутерброд…
Люка покосилась на бутерброд.
— Ты так и будешь сидеть на своей дурацкой диете, без грамма сладкого?
— Так и буду…
Еще год назад я была не только большая, но и… так сказать, чересчур кругловатая. Это меня доводило до отчаяния. И наконец я дала себе страшную клятву, что с этого дня — никаких пирожных, кексов, тортов, жирного печенья, шоколада, сладких пирожков и всего такого прочего. Мама была в панике. Илья утверждал, что, во-первых, я не выдержу больше недели, а во вторых, если и выдержу, это все равно не поможет. Но я выдержала, и это помогло. Рост, конечно, не убавился, но я сделалась «скелет в шкафу» (по Илюхиным словам). Мама повздыхала и махнула рукой, а брат сказал: «Моя степень уважения к тебе возросла на порядок». А потом я… да, я поняла, что сладостей, о которых я раньше обмирала, мне уже не хочется. Даже нарочно попробовала шоколад и слоеное пирожное — и ноль впечатления. Теперь мне нравились майонез, селедка и маринованные рыжики. Вот такая история…
Люка требовала, чтобы я немедленно попробовала на себе косметику, но я показала глазами на Лоську и крутнула пальцем у виска.
Лоська в наши разговоры деликатно не встревал. Молча глотал чай, расправился со спасенным куском торта, потом еще с одним и еще… Он старался есть аккуратно, ложечкой, но иногда забывался, спешил и вытирал пальцы о свои многострадальные штаны. Мы с Люкой тоже сели к столу. Люка вдруг посмотрела на Лоську.
— Слушай, ты заболеешь. Один ребенок не может сразу съесть столько торта.
— Я же не совсем уже ребенок, — миролюбиво разъяснил он и глянул на меня: можно еще?
Я наконец сообразила:
— Лосенок, ты, наверно, не завтракал!
Он посопел и кивнул:
— Мама, когда уходила, сказала «пожарь картошку». А мне было лень чистить.
— Давай я тебе яичницу сделаю, это лучше чем торт.
Он покачал опять синими носочками и сказал шепотом:
— Если не трудно…
Я поставила на газ сковородку, покрошила молочную
Лючка — она не то чтобы красавица, но уж-жасно обаятельная (это все говорят). С золотистыми кудрями, алым ртом, зелеными глазами. Вся такая тоненькая, будто девочка Суок из «Трех толстяков». И улыбаться умеет так, что мальчишки млеют. Манеры у Люки отработаны. Она занимается в эстрадном детском ансамбле «Гадкие утята», манерам там специально учат. И косметикой пользоваться учат. В ансамбле это не мода, а необходимость — чтобы танцоры и певцы выразительнее смотрелись на сцене. Так не раз объясняла Люка.
Недавно я была на концерте «Гадких утят» во Дворце детского творчества — Люка меня туда почти насильно притащила, потому что к эстраде я совершенно равнодушна. Я высидела до конца и даже вежливо похвалила. А сейчас она опять принялась вспоминать это выступление.
— Помнишь ту песню, «Еду-еду я…»? Ее теперь все напевают. Просто шлягер получился. Лучшее произведение нашего Костика.
Костик (а еще «Костюньчик» и «Костячок-толстячок» — это не в глаза, конечно) был руководитель ансамбля. Кругленький, пожилой, но очень бодрый, с лысинкой-блюдцем и жизнерадостным лицом. В общем-то славный. Но песенку щадить я не стала. Она показалась мне такой глупой, что запомнилась от начала до конца. Даже привязалась и порой вертелась в голове.
Еду-еду я в авто И гляжу на белый свет. В поле зренья все не то И тебя в том поле нет. Ты меня не разлюби! Би-би-би! Би-би-би! Я уселся в самолет И гляжу я с высоты. На душе тоска, как лед: Где же ты? Где же ты? Я страдаю на лету. Ту-ту-ту! Ту-ту-ту! Я пешком по всей Земле Обошел сто тысяч верст. Плавал я на корабле, Средь морей холодных мёрз. На каком ты берегу? Гу-гу-гу! Гу-гу-гу! Вот на берег я сошел И смотрю — навстречу ты! Сразу стало хорошо, И в душе моей — цветы! Расцвела моя мечта! Тра-та-та! Тра-та-та!Мы с Лючкой подруги с незапамятных, с ясельных времен и поэтому не боимся говорить друг другу все, что думаем.
— Ужасно примитивная песня. Для дикарей с острова Нямба-Бамба. «Би-би-би», «гу-гу-гу»… А если бы последняя строчка была «И сошли мы с корабля»?
Люка сморщила переносицу:
— Фу! При ребенке…
Я хмыкнула про себя. «Ребенок» в тех местах, где он бывает, слышит и не такое. Хотя… в самом деле нехорошо. Впрочем, Лоська заскребал сковородку и не обращал на нашу беседу внимания (или делал вид).