Семь камней радуги
Шрифт:
– Кровать трогать не будем, на ней еще можно спать, - решил Макс и ухватил низкий тяжелый табурет.
– Как ты думаешь, что здесь случилось?
– дрожащим голосом спросил Эдик.
– А что здесь могло случиться?
Эдик нервно оглядывался по сторонам и все время ежился, как будто ожидал, что ему за шиворот упадет сейчас какое-то гадкое насекомое.
– Ты что, ничего не чувствуешь? В этом доме произошло что-то страшное.
Максу тоже не нравился дом, но он старался гнать от себя нехорошие мысли и предчувствия, понимая, что выбора нет, и грозу пережидать все равно придется. Поэтому он строго сказал:
– Прекращай хныкать! И не вздумай сказать что-нибудь при девушках. На лучше, отнеси вниз табуретку.
– Извини, нервы, - побормотал Эдик и вышел из комнаты.
– Не
– Да уж чему там нравиться, насквозь прогнил, - ответил Макс.
– Да я про Эдика!
– уточнил пес, - Какой-то он трусливый, что ли…
– Ты хоть панику не поднимай. Нормальный парень, Носитель не может быть трусливым. Просто у него дар неудачный, вот и все.
Макс вышел на галерею и открыл следующую дверь. Здесь тоже была спальня, но кровать сохранилась гораздо хуже, и он решил разобрать ее на дрова. Эдик так и не вернулся, и Макс принялся самостоятельно отламывать громоздкую спинку. Раздавшийся удар грома заставил его замереть. Макс бросил сражаться с кроватью и подошел к маленькому мозаичному окошку. По толстому стеклу снаружи лились потоки воды, сквозь которые ничего невозможно было увидеть. Сверкнула молния, на мгновение разорвав темноту, и где-то совсем рядом затрещало падающее дерево. Дождь не лился, он падал с неба сплошной стеной со звуком, похожим на шум водопада. "Придется здесь заночевать", - подумал Макс и вернулся к своему занятию.
Через некоторое время, весь покрытый древесной трухой, он спустился со своей добычей вниз. Виктория сумела разжечь камин, и теперь в пустом зале слышалось потрескивание горящего дерева, а веселые язычки пламени освещали небольшое пространство, отбрасывая на каменные стены загадочные большие тени. Все сгрудились вокруг огня, протягивая к нему озябшие руки. Макс сложил свой плащ и уселся на него, старательно пытаясь игнорировать требовательное урчание в желудке. Эдик извлек из своего мешка сверток, в котором оказались три больших пирога. Затем оттуда же появилась пузатая бутыль с вином.
– Вот, хозяйка на дорогу сунула.
Пережевывая пирог с капустой, Макс подумал, что неотразимость, пожалуй, может быть иногда полезна. Его нагрудный карман вдруг зашевелился, и из него вылез Михалыч, привлеченный запахом пирога. Он взобрался на плечо Макса и ткнулся колючей мордочкой ему в ухо. Снизу в колено уперся собачий нос, издавая обиженное сопение. Макс рассмеялся и поделил свой кусок на три части.
– Ты похож на бродячего циркача, - усмехнулась Виктория.
Бутыль с вином пошла по кругу. Макс всегда был равнодушен к спиртному, но сейчас он чувствовал себя не в своей тарелке. Дом действовал на него угнетающе, и он хорошо приложился к бутылке, надеясь, что это поможет прогнать тягостные ощущения.
К шуму льющейся воды прибавились завывания ветра. Начиналась буря. Трещали деревья, под ударами дождевых струй содрогались стекла на втором этаже, огонь в камине тревожно заколыхался.
– Пойдемте спать, - предложила Виктория, - Все равно сегодня никуда поехать не сможем.
Комнат хватало на всех, но никто не захотел ночевать в одиночестве. Решили расположиться на ночлег по трое. Девушки отправились в комнату, где Макс нашел крепкую кровать под балдахином. Мужчины разыскали еще одну вполне приличную спальню, в которой стояло широченное ложе. Прогнивший матрац скинули и улеглись поперек кровати. Макс подстелил под себя плащ и укрылся льняным пледом. Роки, сопя, вклинился между ним и Гольдштейном, который дружески приобнял пса. Михалыч долго суетился, выбирая место для ночлега, затем улегся на теплую собачью спину. Вопреки ожиданиям Макса, Роки не стал протестовать. Он лишь поднял голову, осмотрел незваного гостя, и снова закрыл глаза.
– Ноев ковчег!
– засмеялся Гольдштейн.
Через минуту в комнате раздавался дружный храп. Макс не мог уснуть. Он лежал с открытыми глазами, смотрел на потоки дождя, причудливо искаженные оконным стеклом и вспоминал родной Владивосток. Дальневосточника не удивишь дождем и бурей: сколько раз, выходя утром из дома, он видел вырванные с корнем деревья. А какие летом бывают тропические
Макс сел на кровати и обхватил голову руками, пытаясь заглушить этот непонятно откуда идущий шепот. Он оглядывался вокруг, но не видел никого, кроме спящих рядом товарищей. А голос не умолкал, он нашептывал ему страшные слова: "Ты ничего не сможешь сделать, ты не сумеешь им помочь, и будешь одинок вечно, вечно, вечно…" Из глаз полились слезы, Макс даже не пытался их остановить. Он сжался в комок и забился в угол кровати, бессмысленно глядя в одну точку. Тело сотрясала лихорадочная дрожь. Так он сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, пытаясь справиться с болью, охватившей все его существо. "Да, ведь есть же еще бабушка, дядя, тети", - продолжал голос, - "Ты не увидишь даже их тел, потому что они очень далеко. Но ты можешь быть уверен: в живых не останется никого. И все потому, что ты не сумеешь выполнить свою миссию. Ты будешь вечно испытывать чувство вины. Так может быть, не нужно ждать этой боли? Зачем так мучиться? Есть хороший способ прекратить страдания. Надо просто перестать жить. Это так легко! Нужно выйти из комнаты и броситься с галереи на каменный пол. Ты даже не почувствуешь, как умрешь. А можно взять меч и пронзить им свою грудь…"
Во сне тревожно завозился Эдик. Он тихо застонал и сел, забившись в противоположный угол кровати, глядя на Макса невидящими глазами и шепча про себя: "Нет, нет, я не хочу". Гольдштейн вдруг как-то по-детски захныкал, сполз на каменный пол и свернулся в позе эмбриона, прикрыв голову руками. Макс не мог им помочь, он пытался справиться со своим ужасом. Голос продолжал нашептывать: "Твои близкие умерли. Или скоро умрут. Так зачем же тебе жить? Умри, умри, умри…" От звуков этого шепота темнело в глазах, и вскоре Макс перестал видеть окружающий мир. Исчез Гольдштейн, Эдик, пропали звуки дождя за окном, осталась лишь темнота, в которой он был один на один с шепотом. Макс летел за ним в глухом черном пространстве, зная, что он совершенно одинок, что никогда больше не увидит ни одного человеческого лица. Его одиночество было абсолютным, и душу разрывало сознание смерти всех близких ему людей. "Умри", - шептал голос, - "Умри, и ты больше не будешь страдать". А потом он увидел. Увидел себя, стоящего среди искалеченных тел тех, кто был ему дорог. Сердце, казалось, взорвалось от боли, и через секунду пришло единственно возможное решение, которое могло прекратить его муку.
Рука Макса медленно потянулась мечу, он не мог больше терпеть эту всепоглощающую боль. Он вытянул клинок из ножен и приставил к своей груди, слева, туда, где гулко колотилось измученное сердце. Макс перехватил меч поудобнее, чтобы нанести всего один удар… Руку обожгла резкая боль, вслед за этим правое ухо запылало огнем. Макс дернулся и очнулся. Шепот растаял. Перед ним сидел Роки и заливался истерическим лаем.
– Ты что, с дуба рухнул?
– завопил пес, - Я проснулся, а вы тут все валяетесь! А ты еще собрался себя проткнуть!