Семь корон зверя
Шрифт:
Тем временем Ирена извлекла из кармана полотняных бриджей нечто, оказавшееся ключом. И тут же легко, словно дело происходило средь бела дня, вставила его в замочную скважину.
– Теперь иди за мной след в след. И ни единого звука, – едва слышно прошептала Машенькина провожатая и приказала: – Возьмись за мой пояс и держись крепче.
За открывшейся бесшумно дверью никаких трансформаторов не оказалось, не было даже намека на их существование. Только пустота, настолько черная, что побивала ночную темноту, оставшуюся у них за спиной. Ирена уверенно двинулась в эту черноту, вовсе не закупоренно-затхлую, а приятно-прохладную, словно наполненную кондиционированным, освежающим воздухом. Маша семенила следом за Иреной куда-то вниз, ухватившись за предложенный пояс, и, однако же, чувствовала себя собачкой на поводке, зависимой
Свет шел из-за полуоткрытой двери, тоже железной, но куда более тяжелой на вид, чем наружная ее товарка. Перед тем как войти, Ирена, обернувшись на ходу, мертвой хваткой вцепилась в Машенькину руку, словно пресекая любую попытку побега. Машенька оказалась уже не за спиной, а идущей рядом со своей спутницей. Так, парой, они и вступили внутрь ярко освещенного подземного бункера.
Из-за резкого перехода от почти полного мрака к дневному электрическому свету Маша на короткий миг будто ослепла, но тут же заставила себя сосредоточиться и смотреть. И увидела, и услышала.
В подвальной, эстетично отделанной бетоном, комнате собралось все семейство. В дальнем углу на алюминиевых стульчиках восседали Фома с Лерой и Татка, державшая на коленях керамическую расписную миску, всю в отвратительных бурых потеках. Макс и Сашок стояли рядом у стены, а у их ног лежал грудой длинный, объемистый куль, завернутый в непрозрачный черный полиэтилен. В самом же центре бункера, совсем даже немаленького размерами, а в добрых двадцать квадратов величиной, как непроизвольно прикинула про себя Маша, находилась ошеломляющая скульптурная группа. Добрый и заботливый «архангел» Миша одной рукой обнимал сзади за талию неизвестного задрипанного мужичка в разорванной на груди футболке, а другой удерживал голову незнакомца в запрокинутом состоянии, крепко ухватившись за растрепанные и грязные волосы последнего. Из-за спины «архангела» выглядывал Стас, с развернутым черным же пластиковым мешком наготове. А Ритка, веселая и сильная Ритка, которую еще минуту назад Машенька была готова заподозрить в непростительном легкомыслии по отношению к супружескому долгу, являла собой самую жуткую часть композиции. Пристроившись сбоку от мужичонки, Мишина жена, словно пиявка, присосалась к его шее как раз у разорванного ворота майки, издавая при этом звуки, схожие с довольным поросячьим хрюканьем.
Любимый и единственный ее Янек восседал в удобном полукресле, поставленном спинкой к выходу, и обернулся только когда Тата, первой заметившая Машенькино появление, испуганно вскрикнула и уронила на пол миску. Ритка тоже оторвалась от своего мужичка, уставилась безумными глазами на Машу. Изо рта ее, полуоткрытого и ощерившегося, торчали два безобразных, совсем нечеловеческих клыка, подбородок был густо залит кровью. А из разорванной шеи незнакомца, как из неисправного душа, хлестала залпами кровавая пыль, взмывая к потолку и опадая проливным дождем на Риткину голову.
Маша не лишилась чувств и не закричала. Не успела, потому как дальнейшие события стали развиваться с захватывающей быстротой. Ян взмыл со своего места как ужаленный. Полукресло от страшного удара ноги отлетело к стене и разлетелось вдребезги. Ирена истошно взвизгнула, выпустила руку Машеньки и бросилась бежать прочь, но была немедленно настигнута. Орущий благим матом, накрашенный ее ротик украшали точно такие же клыки, какими только что щеголяла жена «архангела». Янек, бешено ругаясь не по-русски, протащил отчаянно упиравшуюся женщину за шиворот через весь бункер, потом рывком повернул к себе лицом и отвесил оглушающую плюху такой силы, что Ирена, перелетев вверх тормашками к противоположной стене, снесла на пол Фому вместе с его стульчиком. Никто из присутствующих даже не попытался прийти им на помощь. Однако Ян не стал продолжать расправу. Очнувшись от необъятного гнева, он обнаружил вдруг перед собой изумленное и испуганное Машенькино личико и только теперь до конца осознал происходящее. И, более ни на что и ни на кого не обращая внимания, как на второстепенное и неважное, подхватил на руки Машу и бросился из подвала вон.
Как Машенька попала обратно в их с Янеком комнаты, как ее донесли и уложили и дали выпить что-то жгучее и противное, она впоследствии
– Что это было?
– То, что ты видела, – тихо и грустно ответил ей Ян. Он сидел рядом на краешке дивана, где, укутанная в одеяло, лежала Маша, в их собственной небольшой гостиной, которую еще давеча Машенька в шутку называла «будуаром». В руке у Яна был пустой стакан, так и не отставленный в сторону. От его одежды явственно и тяжело пахло кровью.
– А что я видела? – спросила Маша и, не дождавшись ответа, догадалась сама. – Вы сатанисты, да?
– Нет, мы не сатанисты, – ответил ей Янек еще тише и как-то обреченно. – Мы именно то, что ты видела.
– Не понимаю. Ничего не понимаю... Не хочу ничего понимать... – Маша судорожно замотала головой, будто пыталась таким образом отогнать от себя страшное. Потом повторила то же самое, но уже в вопросительном смысле: – Я не понимаю?!
Надо было решаться, и Балашинский рискнул, поставил все на кон. Чтобы не мучить более себя и не заставлять впоследствии страдать ее.
– Тут нечего понимать. Мы просто обыкновенные вампиры. Вот и все.
– Обыкновенные вампиры? – Маша подобного ответа никак не ждала, оттого не выдержала и истерически засмеялась. – Обыкновенные! Значит, бывают еще и необыкновенные?
– Погоди. Я ведь не шучу. – Ян на всякий случай взял Машенькину руку в свою. – Посмотри на меня, пожалуйста. И главное, ничего не бойся. Помни, что я тебя люблю и никогда не причиню тебе вреда.
Он выждал немного, словно обдумывал, как и с чего начать. И он начал с главного. И он улыбнулся. Так, как в последний раз улыбался своим бессчетным жертвам, перед тем как нанести им решающий удар и впиться в обреченную им плоть. Только на сей раз против воли, без желания и жажды крови. На Машу он не смотрел, не мог и не насиловал свои чувства. И через какое-то неизвестное время, по пытающейся вырваться от него руке и легкому шелесту: «Нет, нет... нет», понял, что ему пусть и не до конца, но поверили. Тогда он заставил свое лицо вновь принять человечий вид, отпустил Машеньку от себя, закрылся ладонями и сквозь душащие его слезы заговорил, в тщетной надежде поправить непоправимое:
– Я такой и есть. С самого рождения вот такой и есть. И родители были такими. И их родители тоже. Все погибли. Давно уже. По разным причинам. Один я жив. По крайней мере больше ни о каких своих родичах я ничего не знаю. Я уже много, ужасно много лет жив. – Тут Ян все же опустил руки и осмелился взглянуть на Машу. Глаза его были влажными, но слезы так и не пролились. – А что же мне было делать? Перестать убивать людей и пить их кровь? Я не умер бы и в этом случае, только обессилел бы и страшно мучился. Стал бы живым мертвецом. Убить в сердце самого себя? Это непереносимо жутко – взять и просто убить себя. И почему я должен был это сделать? Я не хуже других тварей Божьих, просто другой. И тоже хочу жить. Уж как могу.
Маша молчала, совсем неподвижная и невозможно спокойная. Однако было видно, что она все же слушает Яна. Он продолжал говорить, хотя более не мог смотреть ей в лицо и снова опустил голову.
– Уж поверь, жизнь у меня была несладкая. Не знаю, что я от нее приобрел, но потерял достаточно. Хотя и я, конечно, бывал счастлив. В детстве и в ту пору, когда мы еще всей семьей жили в Трансильвании и была жива мама. Ее звали Юлия. И пока со мной оставался мой брат, тоже было не так чтобы плохо, но и он сгинул, и я ничего о нем не знаю. Потом скитался с места на место по Малой Азии, еще во времена османов, старался устроиться получше, но это все было уже не то... Пока не угодил в проклятую пещерную могилу, куда меня загнал нищий поп, проповедовавший Христа среди полуголых горцев Кавказа. И хоть бы добил до конца! Так нет, этот осел даже не проверил, жив я или мертв! Приказал завалить камнями и ушел, а ведь и в древних детских сказках сказано, что вурдалакам для верности лучше отрезать голову. А он своей тупой осиновой деревяшкой и в сердце толком попасть не сумел. Только задел. Но похоронил меня надолго. Так что умереть я не умер, но за эти два столетия чуть не сошел с ума. Безнадежность во тьме хуже любой смерти. Но я чудом вышел из могилы и все еще живу. Хочешь, чтобы я умер теперь? Жизнь у меня поганая...