Семь крестиков в записной книжке инспектора Лекера
Шрифт:
– Ваша теща еще не спала?
– Она мне открыла и сказала: "Это ты, негодяй!"
– И все же вы думали, что она вам даст деньги?
– Я был почти уверен.
– Почему?
– Достаточно было пообещать ей большие проценты. Перед этим она никогда не могла устоять. Я написал расписку, что обязуюсь вернуть вдвое больше.
– Когда?
– Через две недели.
– А на что вы рассчитывали?
– Сам не знаю. Как-нибудь устроился бы. Мне хотелось, чтобы у сына было рождество,
Андрэ Лекеру очень хотелось прервать брата и сказать комиссару: "Он всегда был таким!"
– Вам легко удалось получить то, за чем вы пришли?
– Нет. Мы долго спорили.
– Примерно сколько?
– С полчаса. Она меня осыпала упреками: ты-де, мол, ни на что не годен, ничего, кроме нищеты и горя, моей дочери не принес, ты виноват в ее смерти... Я не возражал. Мне нужны были деньги.
– Вы ей не угрожали?
Он покраснел и, опустив голову, пробормотал:
– Я сказал ей, что, если не получу денег, покончу с собой.
– И вы бы на это решились?
– Не думаю. Не знаю. Я очень устал и совсем отчаялся.
– Что же вы сделали, получив деньги?
– Пошел пешком до станции Вогренель и сел в метро. Сошел у Пале Руаяль и зашел в универсальный магазин "Лувр". Там было очень много народу. Повсюду очереди.
– В котором часу это было?
– Может быть, в одиннадцать. Я не торопился, знал, что магазин торгует всю ночь.
Было жарко. Я залюбовался игрушечной электрической железной дорогой.
Его брат улыбнулся комиссару.
– Вы не заметили, что потеряли свою жестянку с бутербродами?
– Я думал только о подарках для Биба.
– В общем, вы были очень взбудоражены тем, что у вас деньги?
Да, комиссар не так уж плохо разбирался в людях. Ему и не нужно было знать Оливье с детства. Подавленный, бледный, втянув голову в плечи, он жался к стенам, когда у него было пусто в карманах, но стоило там завестись нескольким франкам, как он становился доверчивым или, точнее, беспечным.
– Вы сказали, что дали вашей теще расписку. Что она с ней сделала?
– Она положила ее в старый бумажник, который всегда носила при себе, в кармане, пришитом под юбкой.
– Вы видели этот бумажник?
– Да. Все его видели.
Комиссар повернулся к Андрэ Лекеру:
– Его не нашли. Потом - к Оливье:
– Значит, вы купили приемник, потом цыпленка и пирожные. Где?
– На улице Монмартр, в магазине рядом с обувным.
– Что вы делали весь остаток ночи? В котором часу вы ушли из магазина на улице Монмартр?
– Было около двенадцати. Люди выходили из театров и кино, спешили в рестораны.
Повсюду встречались веселые компании и парочки.
Брат его в это время находился уже здесь, у своего коммутатора.
– Когда зазвонили колокола, я был уже на Больших Бульварах,
Сайяру почему-то вдруг захотелось задать ему жестокий и нелепый вопрос:
– Вас никто не поцеловал?
– Нет.
– Вы знали, куда идете?
– Да. На углу бульвара Итальянцев есть кино, которое открыто всю ночь.
– Вы когда-нибудь уже ходили туда?
Стараясь не смотреть на брата, он смущенно ответил:
– Два или три раза. Это не дороже чашки кофе в баре и можно сидеть сколько угодно. Там очень тепло. Некоторые приходят туда, чтоб поспать.
– Когда вы решили провести ночь в кино?
– Как только получил деньги.
А второму Лекеру, человеку спокойному и уравновешенному, все хотелось объяснить комиссару: "Вот видите, бедняки не такие уж несчастные, как думают. Иначе они бы не выдержали. У них свой мир, и где-то в уголках этого мира таятся и у них свои радости".
Да, таков уж у него брат, он-то его знает: стоит ему одолжить несколько франков (а как он их отдаст, одному богу известно!) - и он тут же забывает о своих горестях, думая только о том, как будет радоваться сын, когда проснется, да и себе он тоже не отказывает в маленьких удовольствиях.
Одинокий, никому не нужный, он пошел в кино, а в это время у праздничных столов собирались семьи, разодетые люди танцевали в ночных кабаре, кто-то изливал душу в полумраке церкви, при мерцающем свете восковых свечей.
В общем, он встретил рождество по-своему.
– В котором часу вы вышли из кино?
– Около шести, к открытию метро.
– Какую картину вы смотрели?
– "Пылающие сердца". И еще показывали документальный фильм о жизни эскимосов.
– Вы просидели там только один сеанс?
– Нет, два. Не досмотрел лишь "Новости дня", которые начались, когда я уходил.
Андрэ Лекер знал, что все, что рассказывал брат, будет проверено, как того требовал заведенный порядок. Но это совершенно излишне. Брат порылся в карманах, вытащил оттуда сначала надорванную картонку - свой билет в кино, затем еще одну, розовую.
– Вот! Мой билет в метро.
На нем значилась дата, час, штемпель станции "Опера", где он спустился в метро.
Оливье не лгал. Он не мог находиться в комнате старухи Файе между пятью и половиной седьмого утра.
Теперь его взгляд был вызывающе презрительным. Он, казалось, говорил им всем, включая брата: "Я бедняк, потому вы меня и заподозрили. Таков непреложный закон.
Я на вас не в обиде".
И, удивительное дело, всем вдруг показалось, что в большой комнате, где один из полицейских говорил по телефону с пригородным комиссариатом по поводу угнанной машины, вдруг пахнуло холодом.