Семь лет до декабря. Белые кресты Петербурга
Шрифт:
Глинка высунулся из-за газеты.
– Распущено, ваше сиятельство.
– Impeccable! 4 – буркнул себе под нос Остерман. – Пусть не про колдовство, но слухи-то ползли совсем уж нехорошие. А что, Михайла Андреич, в Государственном Совете говорят о реформах?
– Лаются, – бросил Милорадович. Снова рассеянно глянул в бумаги, поморщился и отодвинул их в сторону. – А что до реформ… Вы эпистолу Каразина о природности крепостного рабства видали? Ведь это не просто читают – переписывают!
4
Отлично! (франц.)
Остерман
– Tout de meme 5 , за критический разбор сей эпистолы государь monsieur Муравьева дураком повеличать изволил. Лизетт писала ко мне, в Москве много обсуждали эту историю. Среди тамошних дворян куда больше помещиков, что живут на доходы с имений, а следовательно – с крепостного рабства.
– Поэтому вы теперь спрашиваете меня, а не Лизетт?
– К вечеру снег пойдет, – невпопад заметил Остерман, вновь потирая висок и скованно поводя плечами. – Придете нынче на ужин?
5
Тем не менее (франц.)
– А велико ли будет общество? – зорко взглянул на него Милорадович, дернув галстук.
– Никого. Не волнуйтесь, гостей принимать не заставлю.
– Тогда не могу, душа моя Александр Иваныч. Зван вечером к князю Шаховскому, неудобно отказывать.
– Жаль! Я хотел бы показать вам перемены в верхнем этаже, план архитектора у меня сомнения вызывает. Впрочем, в чем дело? Едемте сейчас, отобедаем у меня.
– Бог мой, какая удача! Принимаю с благодарностью! – воскликнул Милорадович и добавил с улыбкой, глядя на выразительно заломленную бровь Остермана: – Да, Александр Иваныч, угадали! Пока вы занимаетесь переустройством дома, я планирую отделать как можно лучше помещения долговой ямы. Не ровен час, самому придется там сидеть!
Остерман покачал головой.
– Опять уже все промотали? Не диво, что вы просились в отставку! С вашей бы силой и опытом как раз бы не скучали без дела и денег, зарабатывали бы на всякой кикиморе.
Милорадович рассмеялся.
– Сами сказали, душа моя, гонялся бы за единственным на всю губернию упырем. Бог мой, не те времена!
– В прежние времена вышибли бы вас из охотников за ваши военные подвиги, Михайла Андреич, ибо охотнику по уставу Ордена в политике не бывать, – усмехнулся в ответ Остерман. – Не создай император Павел Русского приората…
– Я бы генерал-губернатором здесь не сидел! – подхватил Милорадович. – Впрочем, об этом и не сожалел бы. Раз уж с нынешним жалованием я в долгах, не сильно разбогател бы и на кикиморах.
Остерман спрятал очки и поднялся.
– Вы правы. Но, как я все-таки друг вам, я просто обязан читать нотации, призывая для настоящего дела. Может, Савл обратится в Павла, хоть я и не огненный куст 6 .
– Что это за настоящее дело, душа моя? – Милорадович насторожился. – С вашим-то происхождением, вы ведь тоже могли бы быть охотником Русского приората, если бы во времена императора Павла подсуетились.
6
Остерман ошибается – огненный куст являлся Моисею, а Савл по дороге в Дамаск ослеп от света с неба.
Шевельнув левым плечом, Остерман указал на пустой рукав.
– Император Павел мне не больно-то доверял, зная мою близость к князю Потемкину. А теперь уж и вовсе какой из меня
– А вечером к Шаховскому? – Милорадович подмигнул. – Как, Александр Иваныч? Поверьте, тамошние Хариты…
– О нет, увольте и от Харит, и от иных искушений! Общество наше болтливо, и если дойдет в Москву до Лизетт…
7
Граф Андрей Иванович Остерман, сподвижник Петра I
– Душа моя, но ведь она сейчас в вашем Ильинском? Кто ей скажет, зеркало или карты?
– Зеркало или карты, Михайла Андреич, ей всегда скажут, правдивы ли слухи. Что до Ильинского, что ей за беда, когда в деревню к ней готова явиться хоть вся Москва! Une dame tres puissante 8 …
Милорадович укоризненно вздохнул и встал. Остерман вновь покачал головой, улыбаясь.
– Мне вполне хватит семейного общества у Голицыных. Вообразите – ma soeur 9 Натали почуяла, что Долли влюблена в Валерьяна, а ведь ей всего четыре года, и он еще Пажеского корпуса не кончил. Но у Наташи уже большие планы, а у меня от них голова кругом!
8
Очень влиятельная дама (франц.)
9
Моя сестра (франц.), имеется в виду Наталья Ивановна Голицына.
– Бог мой! Маленькие детки – маленькие бедки? Я вот старшего племянника вытребовал к себе для особых поручений, а выпустится Алешка – надо будет и его, они ребята способные. Федор, душа моя, вели-ка приказать экипаж его сиятельства к подъезду. Мы ведь едем?
– Едем, – согласился Остерман. – Кофе для вас сварить я расстараюсь и дома, – и добавил вполголоса, с привычной ловкостью натягивая зубами единственную перчатку: – Только Федора Николаича не приглашаю, уж простите, ради разговора. Ему ведь найдется, где пообедать?
– Думаю, да, – с некоторым сомнением отозвался Милорадович, расправляя форменную двууголку. – Ежели он все деньги мне на табак не спустил. Впрочем, все равно ему в полк возвращаться.
Вылетев с пылающим лицом из кабинета за возком, Глинка едва не пришиб домового распахнутой дверью.
***
Одолженный Остерманом возок укатил – с конских морд свисали сосульки. Звезды застывали в темном небе над заснеженным каналом святой Екатерины. Промороженно и недобро замер в ночи Петербург, щурясь на управляющего им по случаю чужака слепыми провалами подворотен.
Милорадович по привычке потянулся к галстуку, к припрятанному Орденскому кресту, но рука, даже в перчатке, моментально замерзла. Пряча ее в карман шинели, он укорил себя за душевную слабость – дом статского советника Клеопина в глубине Малой Подъяческой приветливо перемигивался свечами в окнах, на «чердаке» князя Шаховского нынче, как и всегда, должно быть многолюдно, а если продрог аж до зубовного скрежета, особая радость войти в уютный и дружеский дом.
Доложить о приезде генерал-губернатора не успели – хозяин, тучный и носатый, сам удивительно похожий на домашнюю нечисть, выкатился встречать прямо к лестнице.