Семь отмычек Всевластия
Шрифт:
Кажется, и сам Пелисье не мог этого уразуметь. Проговаривая все это вслух, он все больше кривлялся и подпрыгивал вокруг саркофага. Эксперт прижался к стене и мелко стучал зубами. Наверное, если бы мумия встала во плоти и сказала ему утробным басом: «Шалишь, дорогой!» – и то бы он не был так потрясен. Жан-Люк продолжал:
– Более того, я знаком с русским языком и сумел прочитать, что на руке этой мумии, этого черта, этого дьявола, кто бы он там ни был, вытатуировано: «КОЛЯН С БАЛТИКИ»!
Эксперт не понял. Он воспринимал на слух современный русский язык не лучше, чем древнеегипетский.
– Но откуда, откуда русская надпись на руке этого египетского… этого… этого… Понимаешь, – вдруг жарко надвинулся Пелисье на эксперта, – та фигурка ушебти, золотая, из саркофага… странная, правда? У нее – рог. А на брюхе – пупырышки. И ножки, сросшиеся ножки. Ну вот… рог – это не рог вовсе. Это – антенна! А пупырышки – кнопочки! А сросшиеся откидные ножки – это флиппер, откидная крышечка! А сам ушебти – это отлитая из золота… модель мобильного телефона!!!
Тут эксперт не выдержал и с диким воплем кинулся звать на помощь.
– Кнопочки, рожки, – бормотал Жан-Люк Пелисье, маршируя по погребальной камере и отдавая кому-то честь, – флиппер, откидные ножки… Кнопочки… телефон! Мо-ряч-ки-и-и!!!
Не переставая бормотать, он ходил по камере, непрерывно шаря перед собой руками. В таком виде его отвезли в Каир, а оттуда самолетом в Париж, в сумасшедший дом.
Часть I
ВОЗВРАЩЕНИЕ БОГОВ
…Но спускаемся мы с покоренных вершин,
Что же делать?
– И боги спускались на землю.
Глава первая
БЕСКУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТАКТ
Пришествие из космоса было банальным, как смятая упаковка кефира в мусорном ведре.
Звездные пустоши, как и водится испокон веку, дышали таким испепеляющим холодом, пронизывающие их иглы света были так тонки и смертоносны, что любая мысль о разумной жизни казалась гнусным фарсом и провокацией. Впрочем, как утверждал двоюродный брат одного из главных героев нижеследующего повествования, космонавт, лично у него выход в открытый космос отчего-то ассоциируется с подгоревшей тушеной капустой. Не следует, однако же, опираться на мнение этого достойного эксперта по космосу, потому что свои последние дни он коротал в психиатрической клинике, где подгоревшая тушеная капуста была как раз основным пунктом в меню.
Космическая КАСТРЮЛЯ приближалась к Земле. По идее, из уважения к космическим путешественникам кастрюлю следовало бы назвать космическим кораблем или, боже упаси, звездолетом. Но уж слишком непохож был этот неуклюжий предмет на филигранно-изысканное – «звездолет».
Звучный голос, полный вибрирующей, гулкой мощи, прогрохотал:
– Прррекратить немедленно! Ибо прриближаемся
Нет, конечно, соглашусь с вами, что звуковые волны не могут распространяться здесь, в безвоздушном пространстве, но так или иначе в ответ прогремел басовитый рык, от которого шарахнулся малогабаритный осколок метеорита и, вписавшись в поле тяготения голубеющей в черном разломе космоса планеты, ухнул куда-то туда.
С явной гнусной целью нарушить нормальную жизнь обитателей этого голубого мира.
А рык продолжался:
– Не пристало мне слушать бредни недостойного этого глупца. Сказал он, что отец мой Тор Одинсон…
– Доколе слушать мне это! – зычно гаркнул третий голос, испущенный глоткой, по могуществу своих вокальных данных много превосходящей первые две, – хриплый, сочный, чуть надтреснутый: – Ужели уваженья нету в вас, окаянных берсерках! Немедля умолкните!
И бесформенный, чуть сплюснутый с боков предмет (космическая КАСТРЮЛЯ) с вихревым радужным цветком пламени, выбивающимся из-под «крышки», с неимоверным грохотом рассек атмосферу голубой планеты и ринулся вниз. Туда, где с пугающей быстротой начало нарастать лоно веселого мира по имени Земля.
Россия, май 2004 года
Великолепный майский день догорал. Стынущее солнце багрово наползало на горизонт, вжималось, тонуло в нем, словно выдавливая из себя алое студенистое месиво. Длинные руки солнца тянулись по поверхности речных вод, нисколько не тревожа все густеющей мошкары.
Все новые легионы мошкаро-комариного воинства выныривали из обгорело чернеющих по берегам камышей, выглядящих так нездорово, словно они сидели на пайке наравне с голодающими Замбии и Верхней Вольты.
За рекой шумел луг, густо поросший клевером. По его поверхности пробегали волны, нагоняемые порывами рваного предвечернего ветра. Пасшийся на самой окраине луга одинокий козел сиротливо заблеял, потому как в его убогом мозгу вдруг словно зашевелились ледяные иглы жуткого, дикого, непередаваемого ужаса.
Козел выплюнул пучок травы и, высоко вскидывая задние ноги, споро рванулся к реке.
Казалось, грозы не предвиделось. Небо было безоблачно, только несколько одиноких белесых облачков, полупрозрачных, как нижнее белье женщины нестрогого поведения, плыло в темнеющей майской вышине.
Но вот прокатился грохот – словно раскат грома, странного, хрипящего, надсадного, будто шершавым напильником проводящего по железу. Он нарастал с каждой секундой, и вот в небе блеснуло что-то черное, неимоверно быстрое, шлепнулось на луг, как жаба брюхом о болотную ряску, прокатилось по траве, оставляя за собой полосу выжженной травы и покореженных, вырванных с корнем деревьев, и остановилось на самом берегу реки, едва не придавив обезумевшего от ужаса козла.
На берегу реки застыл некий гибрид не в меру разросшегося танка и неопрятного деревенского сарая только размерами достигающего самолетного ангара. А еще – если все это вообще могло втиснуться в мозг козла – оно было похоже на кухонную утварь, используемую у обитателей Земли. Называют эту утварь кастрюлей.