Семь отмычек Всевластия
Шрифт:
Свалившись на мостовую, сержант сообразил, что теперь он лишен возможности войти обратно до самого утра. Поежившись от сырой ночной прохлады, он задрал голову и увидел небо, пестревшее звездами.
Вася Васягин не был существом романтическим, но то ли только что выпитое вино, то ли загадочная русская душа вдруг ударила ему в голову. Сержант подпрыгнул и воскликнул с патетикой, которой позавидовали бы лучшие актеры древнеримских театров:
– Я должен предотвратить заказное убийство Цезаря!!
Поставив оперативную задачу, он стал оглядываться по сторонам в поисках транспортного средства. Каковое
Невооруженному глазу казалось, что это братья-близцецы. Васягин крикнул:
– Эй, граждане! Подкиньте до центра! – Интонации его были совершенно таковы, как если бы он, будучи, скажем, в Москве и стоя в Кузьминках, ловил такси до Пушкинской площади. Галлы, казалось, его и не заметили. Васягин, не проявляя ложной скромности, сам взгромоздился в повозку и только тут был признан народом.
– Ты… кто такой?
– До города довези, – ответствовал потенциальный спаситель Цезаря.
– Ммм… до какого города?
– До Рима.
– Так это… Сифакс! – Бородатый галл-возница повернулся к своему близнецу. – А мы что, в… в… где?
– Мы и так в Риме, Факс, – ответил тот. – А тебе… ты – не местный?
Сержант Васягин вынул из кармана свое письменное заявление на имя Цезаря и, просмотрев его, прервал беспредметный разговор репликой:
– Мне н-нужно к дому Брута. Вам из…известно, где он живет?
Галл с не слишком благозвучным для русских ушей именем Сифакс неожиданно для Васягина оказался знатоком римских достопримечательностей и назубок знал всех знатных граждан города. По месту их прописки, как выразился бы сам сержант.
– А тебе какой нужен? – прогрохотал он. – В Риме два патриция с таким именем. Тебе нужен Марк Юний Брут или Децим Брут?
– Какой еще Децл? – возмутился сержант Васягин и прибавил по-русски, чтобы не получить по рогам, находясь при исполнении: – Ты еще Филиппа Киркорова вспомни, волосатая обезьяна. (Слышал бы его Колян Ковалев, беседующий с египтянкой по имени Тату и предлагающий называть себя Витасом!) В общем, ты знаешь, где живет Марк Юний Брут?
– А что тут знать. Живет он на южном склоне Палатинского холма. Только сразу скажу, что тебя к нему не пустят.
«Кто бы говорил, – подумал сержант Васягин. – У нас даже КПЗ, наверно, санаторием покажется по сравнению с вашими трущобами».
Галл Факс соглашался довезти Васягина до дома Брута за четыре сестерция, или, по курсу, за один серебряный денарий. Васягин смутно сознавал, что это умеренная плата, но у него не было ни четырех сестерциев, ни одного денария. Тем более серебряного. Вся касса находилась у инфернала Добродеева. Объяснять галлам, что содействие милиции должно быть бесплатным, было, по-видимому, бесполезно. Васягин окинул себя взглядом и наткнулся на скромные часы «Полет», уныло тикавшие на правой руке. Васягин не колеблясь снял и отдал.
– Вот, – сказал он, – примешь? – Сифакс с сомнением поймал «Полет» своей грязной лапой, а потом принялся разглядывать вещицу.
Сержант махнул рукой и по-гагарински воскликнул:
– Поехали!
Кассий Лонгин вел содержательный и насыщенный разговор, который должен был решить судьбы Рима.
Насыщенности и содержательности данного разговора нисколько не мешало то, что Кассий лежал под столом (из редчайшего тиволийского мрамора) и дрыгал ногой, стараясь попасть пяткой в переносицу валявшегося тут же, под столом, сенатора Авла Куриона. Разговор не омрачался и тем, что сам хозяин дома, Марк Юний, тоже слабо воспринимал окружающую действительность. Он возлежал на высоком ложе на пуховых подушках, затянутых пурпурным покрывалом, и методично обрывал лепестки розы в чашу с фалернским. Закончив этот важный процесс, он принялся лить все это на голову танцовщицы, привалившейся к его ложу и давно сопящей носом. Еще одна представительница прекрасного пола, одетая в два браслета на руках, тоже спала, уткнувшись лицом куда-то в район колен благородного патриция Брута. У мраморной колонны, увитой плющом и розами, стоял на четвереньках еще один сенатор и сосредоточенно мяукал. Его тога была обмотана вокруг толстого живота, свисающего почти до земли. Прямо над головой Брута с потолка свешивался роскошный светильник замечательной работы, разливающий вокруг себя мягкий, полутонами, лимонный свет и аромат, от которого кружилась голова. К этому светильнику был привязан за ноги карлик-негр, в обязанности которого входило срывать розы с упомянутой уже колонны и осыпать голову Брута лепестками.
Несмотря на столь неудобное для возлияний положение, карлик тоже был мертвецки пьян.
– Я так думаю, Брут, – говорил Кассий, в который раз безуспешно лягая пяткой воздух, – что это не самая плохая мысль, высказанная в сенате.
– Я думаю, Брут, – глубокомысленно продолжал Кассий, – что он не стал бы делать этого просто так. Наверное, действительно приперло. Ему уже все равно.
– Нет, ну как сказать, Кассий. Если не считать Никомеда, то в его жизни все было гладко. И тем более можно. А вот я его все равно люблю. Мы – сволочи! – сказал Брут и заплакал.
Висевший на светильнике карлик замедлил свои манипуляции с розами и тоже выдавил на свое сморщенное негритянское личико скудную порцию слез.
В этот решающий для Рима момент в триклиний Брута ступила обутая в форменный милицейский ботинок нога сержанта Васягина. Правда, появление представителя власти (тем боле чужеземной и чужевременной) осталось незамеченным. Более того, Кассий усилил амплитуду действий своей пяткой и наконец попал в переносицу сенатору Авлу Куриону, мирно возлежавшему под столом. Сенатор Курион отлетел на три римских фута и скорчился в позе только что разродившейся свиноматки. Сержант Васягин остановился за колонной и спокойно выслушал продолжение разговора. Беседа развивалась столь же плодотворно, обрастая нюансами.