Семь пар железных ботинок
Шрифт:
— Ну и ну!.. Оскорбление величества да кощунство на придачу. Статьи двести сорок первая и восемьдесят седьмая. Как же ты, Гриша, уцелел? По военному времени, знаешь, что за это?
— Я в ту пору того и добивался,— хмуро ответил Ерпан.— Оно, может быть, по-моему и получилось бы, да уж очень сильно я загнул. Потом еще один врач вмешался. Только дамы убежали, он — ко мне: «Что ты, такой-сякой, наделал?» А сам, между прочим, меня за руку берет, вроде пульс щупает, и по руке гладит. И тихонько так, вроде про себя, говорит: «Хочешь спастись, валяй дурака дальше». Дурака я, правда, валять не стал, но он все-таки свое дело сделал: привел других врачей,
Даже Петр Федорович, выслушав рассказ Ерпана до конца, нахмурился и покачал головой.
— Отчаянный ты человек, Григорий! А впрочем, врач прав. В то время ты, конечно, был в невменяемом состоянии.
— Было от чего,— хмуро ответил Ерпан.— Оно и сейчас... Что я, охотник, без глаза, без руки делать стану?
— Много еще сделаешь,— спокойно и уверенно сказал Петр Федорович.
Поговорили о том, что было, заговорили о том, что будет. Тут-то и вспомнили о Ваньке.
— Ну-ка, Иванушка, беги до дома. Уже поздно.
2.
У Петра Федоровича один-единственный настоящий ученик. Как ни плакал Пашка Свистун, уговаривая отца и деда пустить его в дьяконовский дом, ничего не вышло. Отец и дед не очень возражали, но старая ведьма Свистуниха уперлась.
— И не думай! Если узнаю, что ты хоть раз в дьяконовском доме был, прокляну! На всех анафему напущу: и на тебя и на потатчиков.
И настояла на своем, глупая Прошло мимо Пашки дававшееся ему в руки счастье. Правда, Ванька по дружбе выучил его писать буквы и даже кое-как считать, но дальше этого дело не пошло.
Один настоящий ученик у Петра Федоровича... Считаться с программой, рассчитанной на класс, ему не приходится. Усвоит Ванька какую-нибудь премудрость — можно идти дальше. Петр Федорович премудростей не жалеет, а Ванькина голова перегрузки не боится. С ходу, за какие-нибудь три дня, он осваивает решение уравнения с одним неизвестным. То, что самая обычная буква «х» беззастенчиво вторглась в стройные колонки цифр, превратившись в некоторый загадочный «икс», обескуражило его только на несколько минут. Ведь всякому понятно, что если, скажем, из икса вычесть три и останется пять, то икс не что иное, как самая обыкновенная двухголовая восьмерка! Ванька сейчас же осваивается с мыслью, что икс может быть большим или маленьким, что он может быть умножаемым, вычитаемым, делимым или делителем... В конце концов Ваньке всегда удается вынести его в левую сторону уравнения и, прижав таким образом к стенке, узнать, чем он на этот раз при-творился.
Само выражение «найти неизвестное» Ваньке очень нравится, и он впадает даже в некоторый спортивно-математический азарт.
— Придумайте, Петр Федорович, еще задачу, чтобы поинтереснее...
И Петр Федорович придумывает. А через три-четыре месяца Ванька узнает, что кроме Икса существуют не менее интересные и загадочные особы в лице Игрека и Зета. Еще через несколько месяцев оказывается, что существует латинский алфавит с буквами такими же умными, как цифры. И не знает Ванька, что играет он уже не с девчонкой— царевной Арифметикой, а с ее старшей сестрицей, довольно-таки сварливой особой — принцессой Алгеброй!..
Так нравится Ваньке выражение «найти неизвестное», что он даже изъявляет вслух опасение, что запас неизвестных в один прекрасный день может кончиться.
— Что мы будем делать,
Такой вопрос приводит Петра Федоровича в веселое настроение: он смеется.
— Это и впрямь страшно было бы! Только успокойся, Иванушка, неизвестных хватит на всю твою жизнь... И вообще на всех людей хватит...
— Ух ты, на всех?!— удивляется Ванька.— А ученые, которые все знают? Вы вон сами задачи выдумать можете, значит, наперед неизвестное знаете.
Петр Федорович на минутку становится серьезным он качает головой.
— Я знаю, Иванушка, много больше, чем ты, но всего знать не может никто. В будущем люди будут знать в миллион, может быть, в миллиард раз больше, чем мы с тобой.
По тону учителя Ванька понимает, что тот не шутит. На взгляд Ваньки, миллион — самое огромное из всех чисел. Получается, что тысячу лет учись, а умрешь дураком.
Петр Федорович с интересом следит за ходом Ванькиных мыслей.
— Если в миллион раз больше знать, то какую же для этого башку нужно?! — восклицает Ванька.— От миллиона неизвестных ее, как сопку, раздует.
— Успокойся, Ванюшка, в твою голову влезет очень много неизвестных...
И вот Ванька ходит по тайге, ищет неизвестные и... находит!
Хорошо было древним грекам творить свою мифологию. Их маленькая, уютная, теплая и красивая страна была заманчивой жилплощадью для богов всех рангов, всех профессий. Правда, на Олимпе между богами (главным образом между богинями), очевидно, на почве тесноты возникали кое-какие бытовые неприятности, но о перемене места жительства никто из них не помышлял.
В сибирских горных хребтах Олимп и Парнас выглядели бы рядовыми сопками и сочли бы за немалое для себя счастье стать пристанищем одинокого и дикого горного духа. Это и понятно. Даже вообразить невозможно, какая бестолочь и неразбериха получились бы, если бы сибиряки по примеру эллинов заселили свои угодья богами из скромного расчета: по одной нимфе на ручеек, по одной дриаде на елочку, осинку или березку.
По мнению автора, Сибирь избежала нашествия богов из-за климата. Перевалив через Балканы, а затем через Карпаты, веселые и любвеобильные нимфы посинели от холода и утратили темперамент, превратившись в унылых русалок, а где-то на водоразделах Северной Двины и Камы вымерзли окончательно. Близкие родственники проказников фавнов — лешие — на этом пути поскучнели и приобрели счастливую способность впадать в зимнюю спячку. И правильно сделали: холодно, да и харч не тот. Клюква— не виноград, еловая шишка — не апельсин.
Как бы то ни было, добравшись до мыса Дежнева, русские землепроходцы никаких богов не обнаружили. Причиной тому было их повседневное общение с природой. Ее непонятные и подчас страшные силы при близком знакомстве теряли облик божеств и превращались в персонажи сказок.
Только диву даешься, сколько бесстрашия, любви к суровой природе, поэтического таланта и добродушного юмора потребовалось народу, чтобы, скажем, такое свирепое явление природы, как трескучий мороз, превратить в добродушного старичка, весело попрыгивающего с елочки на елочку. И этому-то олицетворению лютой зимы народ не побоялся доверить заботу о бедных падчерицах, а заодно и поручить ему наказание избалованных, дурно воспитанных девиц! Не безжизненная ли белизна свежего снега породила пусть несколько скорбный, но бесконечно милый по нежности и целомудренности образ девушки-снегурки? Нет, творить так мог только народ, бесконечно любящий свою природу!