Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Гримберг Фаина Ионтелевна

Только собрался командир отряда разобрать дело, как вдруг один из всадников крикнул звонко:

— Царевич! Царевич!..

Офонас-Юсуф оглянулся заодно со многими. Микаил приблизился на легконогом коне, вырвавшись вперёд из своего окружения, ближние его остались чуть позади. Офонас, проталкиваясь руками, локтями, всем своим сухощавым телом, порывался к Михаилу. А улыбка невольная не сходила с лица. И уже у стремени был и поднял голову...

Микаил какое-то мгновение не узнавал Юсуфа. Затем посмотрел с изумлением лёгким, приложил невольным изящным

жестом пальцы правой руки ко лбу... И вот уже улыбнулся, признал; но глядел всё ещё словно бы издалека, из этой дали своих, обособленных от всего окружающего, мыслей и чувствований. И тотчас спрыгнул наземь, улыбнулся осознанно Юсуфу, положил плавно ладонь на его плечо... Ладонь эта чуть задержалась и вот уже улетела, отлетела птицей... Микаил сделал Офонасу знак не отходить, и Офонас пошёл чуть позади...

— Что здесь? — спросил царевич сильным голосом. — Кого и в чём обвиняют? Пусть говорит первым обвинитель!

Старуху вытолкнули вперёд. Вид Михаила испугал её, он смотрел полководцем суровым. Она задрожала и прикрывала грязное лицо с неотмытыми следами, потёками крови концом мятого покрывала головного.

— Кого и в чём ты обвиняешь? — Микаил сдвинул брови. И в своей суровости он виделся более юным, нежели в своей привычной усталости полководца, ум коего пребывает в напряжённой работе... — Говори, и не медли! — приказал он старухе. И пригрозил: — Ежели ты не скажешь тотчас, в чём твоё дело, тебе отрубят голову.

Крестьяне зашумели ещё более, женщины заголосили... Угроза старухе напугала и их, а сами они теперь и не думали угрожать...

Старуха, стеная и дрожа, опустилась на колени, помогая себе обеими руками; казалось, будто она встала на некоторое время на четвереньки. Она пыталась унять дрожь всего тела, и губы её впалого рта малозубого также дрожали и кривились. Наконец она произнесла, запнувшись:

— Он... он убил моего внука!.. — и посмотрела кругом блуждающим взором женщины одержимой.

— Убил!.. Убил!.. — загомонили крестьяне.

И с беспорядочными возгласами они рванулись вперёд. Но люди Микаила выставили длинные копья, и крестьяне попятились.

Микаил посмотрел пристально на обвинительницу и отдал такой приказ:

— Пусть говорит тот, кого обвиняют в убийстве. — Микаил вскинул руку в сторону скучившихся крестьян: — А вы слушайте его слова, но не смейте перебивать!..

Все замерли, и слышалось притоптывание копыт конских и дыхание коней. Мужики глядели остро и злобно. Воин рассказал всю правду, не потаив, что ударил старуху и дополнил бурдюк из колодца без её позволения...

— Она бранила меня, я не оставался в долгу и разбранил её! И, выходя со двора, я крикнул ей: «Будь ты проклята!» Всё это так же верно, как то, что я стою сейчас перед господином! Но я даже не отнял у этой гнусной суки золотую серьгу! А стоит ли отдавать серьгу из чистого золота за какой-то поганый бурдюк нечистой мутной воды? Но я-то отдал, отдал и ушёл прочь. И почему исдох мерзкий щенок из помёта этой суки, я не ведаю.

— Правда ли всё, что он сказал? — обратился

Микаил к старухе.

— Пра-авда... — пробормотала она, запинаясь.

— Если правда, то как смеешь ты утверждать, будто он убил мальчика?

— ...у-убил... убил... — бормотала обвинительница и будто и не вполне понимала, о чём спрашивают её.

— Как же он это сделал? — спрашивал сурово с коня Микаил. — Как сделал? Воткнул в мальчика нож, зарубил саблей, а может, бросил в колодец?

Женщина и её односельчане тупо молчали, но как будто понимали, что их дело не выгорит, пропащее дело!.. И вдруг не выдержала старуха и завопила, топая босыми заскорузлыми ступнями на месте:

— Убил!.. Убил!.. Убил!..

Конь Микаила переступал ногами стройными.

— Принесите сюда мёртвого мальчика, — приказал Микаил.

Несколько крестьян побежали к деревне. Старуха хотела было кинуться следом, но её ухватили за локти двое воинов. Скоро принесли мертвеца. Офонас неприметно для себя перехватил поводья из рук одного из Микаиловых служителей и теперь сам удерживал коня в поводу. Служитель уступил легко.

Микаил посмотрел на мёртвого ребёнка, положенного на землю.

— Его не били ни ножом, ни саблей, — сказал Микаил. — Быть может, вы утверждаете, что его бросили в колодец?

Крестьяне тихо пошумливали.

«Экие тупые мужики!» — подумал Офонас. Впрочем, в этой тупости заключалось много знакомого ему издавна, ещё по окрестностям тверским. Деревенские и на Руси тупоумны, и притом себе на уме. Спросишь у них дорогу, пошлют не туда; пригрозишь, так на колени падут, завоют, заголосят...

— Говорите, — продолжил свою речь Микаил. — Кто думает, будто воин султана бросил этого мальчика в колодец? Отвечайте! А кто из вас солжёт, тому голову тотчас срублю саблей.

Крестьяне молчали. Старуха прикусила конец покрывала.

— Стало быть, вы ни в чём не вините этого воина? — спросил царевич спокойно.

— Ни в чём!.. Ни в чём!.. — отвечали крестьяне нестройно. Старуха молчала.

— Тогда я помилую вас, окажу вам своё милосердие, — говорил царевич звонко. — Золотая серьга пусть остаётся у этой женщины. Все мы попали в безводицу, в засуху, и это верно, что в такое время вода стоит дорого. Но всё же золотая серьга за бурдюк воды — в таком раскладе нет справедливости! И потому ты, женщина, должна позволить этому воину наполнить ещё один бурдюк!.. Согласны ли вы все с моим решением? Справедливо ли оно?

Первыми воины закричали дружно, что согласны; а за ними и крестьяне повторили, что и они согласны. Молчала лишь старуха. Она села на землю у трупа мальчика и сидела, поджав под себя ноги, и будто враз ушла в себя и ничто вокруг уже не занимало её.

Микаил отворотился от всех и повернулся к Офонасу.

— Я рад снова обрести тебя, — сказал царевич просто. — Зажила ли твоя рана?

Юсуф отвечал радостно и поспешно, что зажила. Микаил отдал приказ летучему отряду следовать дальше, затем распорядился о себе, приказав ближним своим приближённым: