Семь походов по Восточному Саяну

Пуссе Марк Васильевич

В правление колхоза заходит все больше и больше колхозников. Все они говорят о наших планах как-то неопределенно, и наконец становится понятно, чего не договаривают люди. Почти никто, или точнее сказать, никто не верит, что можно на резиновой шлюпке плыть по Казыру, да еще в половодье. Было много попыток плавания по реке, и все они кончались печально. «Кинооператоры плыли — один утонул, — говорит Тутаев, — и туристы до Ванькиной избушки не доплыли, налетели на завал, одного утопили, правда его откачать удалось, а все снаряжение погибло. А ведь тогда была малая вода…»

Весь

остаток дня трудились не покладая рук. Для транспортировки на оленях нужна тара мягкая, и мешки хорошо удовлетворяют этому требованию. Нужно только, чтобы их общий вес не превышал 30 кг. Два мешка, перекинутые через деревянное седло и перехваченные под брюхом оленя длинным ремнем, удобны для перевозки.

Продуктов мы закупили на сорок суток. Ограничивать себя из-за веса не приходилось: до верховьев Казыра все повезут олени, а там — на лодке. Сухарей в магазине не оказалось, и мы были довольны, что привезли их с собой.

24 мая, в воскресенье, начали поход.

Солнце стояло уже высоко, когда отправились в путь. До вечера намечено пройти километров шестнадцать. Дремлющие в вековом покое горы, напоенный ароматом цветов воздух, залитая ослепительным солнцем речная долина нас сразу очаровали. Все смеялись, шутили, были в приподнятом настроении. Горная тропа, поднимавшаяся вдоль берега Гутары, очень удобна, и за какие-нибудь четыре часа мы подошли к берегу реки в том месте, где в Гутару впадает ее правобережный приток Иден. Здесь переходить на противоположный берег. Переправа оказалась непростой, так как вода уже начала подниматься. Тутаев сел на головного быка, показал нам направление брода и ввел оленей в воду. Вся связка зацокала копытами по каменистому перекату.

Мы переходили с шестами, и порядком вымокли. Вениамина же чуть не снесло. На остановке у подножия горы, где мы сушились у тофаларского шалаша, Григорий Иванович предложил изменить маршрут по Казыру с таким расчетом, чтобы не пришлось переходить и его правобережный приток Прямой Казыр. «Вода сильно прибывает. Опасно. Надо перейти Казыр в верховье и двигаться его левым берегом…» Предложение, конечно, было принято безоговорочно. Навязывать отлично знающему этот район человеку свое мнение было просто неумно.

Часов в семь вечера Григорий, рассматривая в бинокль уходящий ввысь склон горы, сказал: «Зверь пасется». В Сибири зверем называют марала, лося, северного оленя. Мы стали поочередно смотреть в бинокль. «Утром зверь кормится внизу у леса, — пояснил Григорий, — а вечером вверху».

Понемногу темнеет. Расплываются неясные уже силуэты пасущихся у подножия горы оленей.

«Спать будем? — спрашивает проводник. Кто желает, берите потники, — он кивает в сторону груды шкур. — На одну ложитесь, другой покройтесь!» Разбираем их и, конечно, не по две, а гораздо больше. Однако сразу нам лечь не удалось. Потянул ветерок, порывы валили пламя костра. Палатку ставить надо. Растаскиваем по земле довольно большое полотнище. Затем набрасываем его с наветренной стороны на постоянно стоящий здесь остов шалаша. Удобно! От ветра и дождя защищает и костер можно жечь внутри.

«Слушай, Гриша, — интересуюсь я, —

много ли еще людей твоего народа живет в Саянах и где?.. Или все тофалары в Верхней Гутаре?» «Нет, не только у нас. В Саянах нас наберется человек шестьсот. Вот, например, в Алыгджере, Нижней Гутаре живут… Раньше тофы и в других районах гор кочевали. Гибло много от обвалов, болезней. Однажды нашли стоянку, одни скелеты… А почему умерли люди — никто не знает. Теперь все в колхозах. Вместо чумов — избы. Дети в школах учатся. Образованных стало много. Среди тофов даже летчик есть. А у меня, — Григорий засмеялся, — только четыре класса. Зачем мне больше! Охотой промышлять больше не надо! И без образования меня выдвинули от колхоза на сельскохозяйственную выставку в Москву». Мы и раньше слышали, что он является лучшим охотником колхоза. Больше всех добывает медведя и соболя.

«Гриша, — спрашивает Володя, — а сколько у тебя на счету медведей?»

«Не то пятьдесят, не то шестьдесят. Раньше считал, а теперь со счета сбился». «А в армии ты был?» «Был…»

Понемногу засыпаем. За костром ухаживать никому не хочется. Под шкурами и так терпимо.

На следующее утро Григорий повел нас вверх по Идену. Идем то левым, то правым берегом. Подъем отнимает много сил, с непривычки мучает одышка, пот. Местами берега Идена покрыты довольно толстыми ледяными полями. На них дается отдых оленям.

Часам к пяти вечера прошли 18 километров и остановились на ночевку в трех километрах от перевала. Завтра будем его штурмовать.

Развьючив оленей, Григорий пропускает привязанный к узде ремешок между ног животного и, подтянув им голову, привязывает его выше коленного сгиба к задней ноге оленя. Такой вид спутывания дает возможность пастись, но отбивает желание куда-то убежать. Пытаюсь угостить ближайшего оленя, у него большие грустные глаза, хлебом. Это вызывает смех. «Это не лошадь, он хлеб есть не будет, ему мох подавай». Зато соль животные лизали с явным удовольствием.

Пока Глебов и Дворкин возятся с костром, я занялся ужином. Зачерпнув в Идене пару бачков воды, повесил их на таганок. Заправленный рисом суп, булка с маслом, кофе со сгущенкой вызвали оживление на наших усталых лицах. Блаженствует и собака, ей тоже перепадает.

После ужина Григорий встал и, закинув карабин за спину, заявил, что идет посмотреть, как выглядит тропа, ведущая на перевал. За ним убегает и пес.

Нас беспокоит завтрашний день. Удастся ли форсировать перевал? От этого зависит судьба нашего маршрута. Отпускное время не позволяет высиживать здесь и ожидать, когда просядет снег.

Возвратившийся через часок Григорий заявил: «Видел медведя, раскапывающего нору бурундука. Выстрелить не успел — он удрал. Был у меня пес хороший, в одиночку медведя держал. А этот только бурундука и белку гоняет.

А побежал медведь туда, — Григорий указал рукой куда-то за Иден, — на перевал не пошел, снег глубокий, не пройти ему». Последние слова меня настораживают. Это что, намек? «Вот гостинец от мишки вам», — продолжает Григорий и высыпает на разложенную на земле куртку две больших пригоршни кедровых орехов.