Семь преступлений в Риме
Шрифт:
— Значит, вы выдаете книги и частным лицам?
— Разумеется! Папе — само собой, а также кардиналам, ученым, простым любителям чтения. Что станет с библиотекой, если она не будет оживлять свои книги?
Удивление мое росло.
— А вы не опасаетесь злоупотреблений?
Он улыбнулся:
— Конечно же, мы принимаем меры предосторожности.
Знаком он пригласил меня подойти к реестру. Вверху первой страницы я прочел:
«Патриций Бокерон / взято: Трактат об архитектуре, „Филарет / залог: перстень из позолоченного серебра“.
«Кардинал Бибьена / взято: О пользе церковных служб, „Юлий
«Нунций Федерико Моретти / взято: О неведомых доктринах», «Никола из Куэ / залог: две золотые серьги».
Далее шли страницы с другими фамилиями, принадлежащими знатным людям города, включая Леонардо, и каждый раз был указан отданный в залог предмет.
— Редко бывает, чтобы наши книги не возвращались бы к нам в превосходном состоянии, — заключил Ингирами. — Давайте пройдем в большой зал.
Мы вошли в другую дверь и погрузились в благотворное тепло. Комната, в которой мы очутились, поражала своей роскошью: высокие окна с отчеканенными на стеклах гербами делла Ровере, горящий камин, большой черный стол с цепочками для закрепления манускриптов, красная обивка на стенах, увешанных географическими картами, коллекция геометрических и астрологических инструментов, отбрасывающая отблески пляшущего пламени.
Мужчина лет пятидесяти, крепкого телосложения склонился над манускриптом с великолепными миниатюрами.
— А это Гаэтано Форлари, мой второй помощник.
Мы поздоровались.
— Он сейчас займется вами… Все, что вы здесь видите, предназначено для просмотра редчайших манускриптов. Для удобства читателей зимой мы отапливаем помещение, так что вынуждены отодвинуть большой стол подальше от огня и хранить труды в металлических шкафах. — Префект раздвинул шторы, и мы увидели чудесное собрание рукописей, заключенных в кованые шкафы с литыми узорами и замками.
— Все это сделано по указанию Сикста Четвертого в 1475 году одновременно с работами по сооружению Сикстинской капеллы, которая находится как раз над нашими головами. — Уставив палец в поток, Ингирами добавил: — Согласитесь, что лучшего соседства нечего и желать, чтобы возвышать дух к познанию.
Да Винчи и я одобрительно покивали.
— В следующий раз, когда будет время, — продолжил он, — я расскажу вам о пристройке к Сант-Анджело, где мы храним уникальные экземпляры, а также некоторые из папских хартий… Однако уже позднее утро, и мне не хотелось бы заставлять его святейшество ждать меня… Гаэтано, устройте синьоров в этой комнате, посетителей сегодня будет не много… Обслужите мэтра да Винчи, как всегда, и по возможности удовлетворите любопытство нашего молодого Синибальди. Что вас интересует, мой мальчик?
— По правде говоря, я изучаю медицину в университете, и…
— Прекрасно. Здесь найдется, чем утолить вашу жажду знаний. Оставляю вас на попечение моего помощника. Но непременно приходите ко мне, как только выпадет случай.
Префект Ватиканской библиотеки сердечно попрощался с нами. К да Винчи подошел Гаэтано Форлари и осведомился, что тот желает. Леонардо хотел продолжить чтение «Арифметики» Диофанта, труды которого вновь открыли в эту эпоху. Потом Гаэтано обратился ко мне и предложил покопаться на полках греческого зала в книгах по медицине. Он подвел меня к одному из шкафов,
В моем распоряжении было две тысячи лет медицины!
— Не стесняйтесь, выбирайте, — подбодрил меня Форлари.
Немного поколебавшись, я остановился на некоторых авторах, которых недавно упоминали мои профессора: сперва «Роджерино» Руджеро ди Фругардо, потом сборник текстов в стихах Жиля де Корбея, французского врача короля Филиппа II Августа и, наконец, достопримечательность, о которой мои учителя говорили лишь намеками: «Рассуждения» магометанина Аверроэса 3 .
3
Латинизированное имя арабского мыслителя Ибн Рушда (1126-1198)
Нагруженный этими сокровищами, я возвратился в большой зал, стараясь не потревожить да Винчи, уже углубившегося в чтение. Устроившись спиной к камину, я начал перелистывать «Роджерино», млея от неслыханного счастья быть в Ватиканской библиотеке.
Вскоре Леонардо встал и, держа книгу в руках, что-то прошептал на ухо Гаэтано. Они ушли в греческий зал, а я принялся за сборник Жиля де Корбея.
Минутой позже дверь опять открылась. Я в это время читал стихи французского врача о моче, за ними шли стихи о пульсе. Честно говоря, ничего нового о принципах Салернской школы я не узнал: хорошая моча свидетельствует о нормальной работе печени, а хороший пульс — о здоровом сердце. Проверка того и другого является главным в постановке диагноза, так как сердце и печень, а также мозг и яичники являются основными органами, управляющими организмом. Но я тем не менее не прекращал чтения, увлекшись забавной формой медицинской поэзии.
И все же, подняв глаза, я ожидал увидеть Винчи и Гаэтано.
Ничего подобного.
Старик, стоявший в дверях, был одет во все черное, его профиль напоминал голову хищной птицы. Что-то неприятное поразило меня в его взгляде. Он долго смотрел на меня, не говоря ни слова, с таким видом, будто застал чужака на своей территории. И таким леденящим было его молчание, что у меня даже не нашлось слов приветствия. Окончив разглядывать меня, он приблизился к столу, чтобы рассмотреть лежавшие на нем манускрипты.
— Безумец! — прохрипел он.
С быстротой, которой я от него не ожидал, он развернулся и исчез. Из латинского зала послышались отрывистые слова, затем торопливые шаги.
Появились Гаэтано и старик в черном. Последний бросился к столу и схватил том Аверроэса.
— Смотрите, Гаэтано Форлари, — возмущенно произнес он, потрясая книгой, — смотрите, какими нечестивыми писаниями занимаются в этих стенах! Вы во всем виноваты! «Рассуждения»! Разве вам не известно, что учение Аверроэса запрещено церковью? Сам Фома Аквинский осудил его теорию, и папа Лев Десятый наложил запрет на его распространение!