Семь пятниц на неделе
Шрифт:
– Почему – был? Не говори о нем в прошедшем времени! – забеспокоилась Груня.
Подошедшая официантка спросила, будут ли клиентки еще что-то заказывать.
– Спасибо, ничего не надо, – ответила Татьяна за себя, объевшуюся, и за вяло жующую Аграфену. – Думаю, Николай теперь совсем сопьется. Он хоть и талантливый, но уже в возрасте да еще пьющий, так что в другом театре ему работу не найти. Если только роль какого-нибудь дворецкого дадут. С его харизмой и после главных ролей! За несколько лет до пенсии! Эдик просто убийца! – в сердцах сказала Ветрова, выпуская дым.
– А ты что будешь делать? Ты ведь тоже осталась без работы.
– Думаешь, не устроюсь никуда? –
– Я не про возраст, просто ведь тебя никто не знает особо… – смутилась окончательно художница.
– То есть вот ты какого обо мне мнения? Ну, что ж… Я всегда знала, что люди говорят, – мол, актриса я не ахти и держусь на главных ролях только благодаря близким отношениям с режиссером. Значит, и ты так думала? Прекрасно! И все-таки, Груня, устроюсь, пусть и не на главные роли. Даже на «кушать подано» пойду! Ничего страшного! Главное, чтобы куда-то ходить и работать. А потом, у меня же есть и другая перспектива… – с лукавством в глазах посмотрела на Аграфену Татьяна. – Ты дождешься выхода Вилли из больницы, останешься с ним в его шикарной гостинице, или он тебе новый дом купит, где скажешь. Что тебе в Москве делать? Тоже работы нет. Заберешь своих и переедешь в Европу. Вилли – человек надежный, ему можно довериться. Будешь ты здесь работать или нет, время покажет. А может, вы будете в связке? Вилли станет писать сценарии с условием, что оформлять спектакли будет только его жена. Вот тогда-то ты и развернешься на все «сто», причем на лучших сценах мира. А через год-два ты забеременеешь – возраст-то в этом смысле у тебя критический, – посему тебе понадобится помощница. Тут-то я и подсуечусь – стану помогать тебе с карапузом, жить за границей и забывать Эдуарда. Что скажешь? Возьмешь?
– С удовольствием возьму! – с энтузиазмом ответила Груня. – Сама-то согласна на такое безмятежное домашнее существование? На роль няньки?
– А у меня в жизни достаточно уже страстей было, можно и «попридержать коней». Да, такая жизнь, тем более с тобой, меня устроит.
– Я буду рада, – честно сказала Груня.
Таня промокнула уголки глаз бумажной салфеткой.
– Спасибо, Груня, я тронута. Но я пошутила.
– Мне надо было это предвидеть. Вы, актеры, все время… шутите. Хотя тебе уже можно было бы и поменьше шутить, чай, не ребенок.
– Не сердись. Я не буду никому обузой! И у тебя на шее тоже сидеть не собираюсь. Да и детей не особо люблю. Какая из меня нянька? Смех, да и только! – спокойно отмахнулась Татьяна. – Ничего, найду себе место под солнцем, за меня не беспокойся. Я не из тех, кто пропадет в этой жизни! Давай доедай быстрее, спешить уже надо.
– Куда? – не поняла Аграфена.
– Как – куда? В театр! Мы же должны посмотреть на сегодняшний цирк! – подмигнула ей Ветрова.
– Ты серьезно? Зачем нам это надо? Таня, давай, не пойдем! Не будем ни унижаться, ни злорадствовать. Уже все свое получили!
– Если ты не хочешь, я одна пойду. Таково мое решение, – спокойно заявила Татьяна, изрядно заряженная алкоголем.
– Ладно, пошли вместе, я тебя не брошу, – вздохнула Груня, которой больше всего хотелось пойти в номер гостиницы, лечь на живот и в таком положении ждать вестей из больницы. Но почему-то ей страшно было отпускать Таню в театр одну. Не нравилось ей все происходящее в ее когда-то родной труппе.
Глава 23
Они снова оказались на милом, зеленом острове, у старого театра. Удивление вызвало у Груни то, что перед ним стоял народ, и толпа была не маленькая… Татьяна рассмеялась.
– А ты говорила, будто мы с Колей что-то испортили нашим бывшим
– Таня… – смутилась Груня.
– Извини, говорю что есть.
– И ты хочешь смотреть на их позор? Неужели на самом деле есть такое желание? – продолжала удивляться художница.
– Более того – хочу им наслаждаться сполна. Эдик не знает, что делает… Мы с Колей были одно целое и вместе тянули на себе весь репертуар. А дурак Колобов взял да и отказался от ведущих артистов, а заодно и от тебя. Да я бы его убила, гада!
Аграфена поняла, что спорить с Татьяной бессмысленно. Она даже испугалась, как бы та, настроенная весьма решительно, не посвятила теперь свою жизнь тому, чтобы постоянно доставать бывшего любовника. Ее обида и злость в первую очередь были направлены на Эдуарда Эриковича.
И тут произошло совсем неожиданное – их не пустили в здание. Сказать, что Ветрова возмутилась, – совсем ничего не сказать. Она просто была готова лопнуть от злости! Но два человека, контролирующие порядок и проверку билетов, четко сказали, что по распоряжению директора театра мадам Татьяне проход в зрительный зал запрещен.
– На каком основании?
– Нам неизвестно.
– Я буду жаловаться! Это нарушение моих прав!
– Пожалуйста, можете даже подавать в суд, но на сегодняшний спектакль вы не пройдете, – все так же спокойно поясняли Татьяне.
А она не сдавалась. И требовала позвать директора, начальника полиции, президента Венгрии и королеву Англии.
– Какой талант! – услышала вдруг Груня и, обернувшись, увидела маленькую, очень пожилую женщину.
Та была одета очень аккуратненько и как-то так… несовременно. Старенькая шляпка с кое-где дырявой вуалью, клумбочка засохших, пожухлых и выцветших цветочков в вырезе давным-давно не модного платья, ажурные перчатки, кое-где заштопанные. Увидев, что привлекла к себе внимание, старушка заулыбалась, поджимая губы, как это иногда делают пожилые люди. И неожиданно заговорила:
– Здравствуй, дочка! Я русская, но уж лет двадцать живу здесь, в Будапеште. Даже видеть русских людей, тем более – представителей русской культуры, для меня сродни продлению жизни.
– Вы знаете Татьяну Ветрову? – спросила Груня, приняв ее за театралку.
– Я? Нет. – Небесно-голубой взгляд старушки затуманился. – Меня зовут Серафима Дмитриевна, я обитаю здесь недалеко и тружусь в антикварной лавке. Правда, работа ко мне подходит? – засмеялась эта дама из прошлого. – Вернее, муж мой был антикваром, но почил в бозе восемь лет назад, и я решила продолжить его дело. Не выбрасывать же то, что он собирал годами, фактически всю жизнь? Он так любил свои статуэтки, перечницы, брошюрки… Ох, чего у меня там только нет! Даже газеты местные за пятьдесят лет. Ко мне иногда из архивов или органов обращаются за информацией. А я вот не люблю старые вещи… Супруг видел в них историю, жизнь, доход, в конце концов. А я замечала только пыль и то, что они катастрофически сужали наше жизненное личное пространство. А вот когда Сени не стало, мне пришлось ими жить. Приходите ко мне в гости, для такой милой леди у меня есть чудная брошь с перламутровой камеей за символическую цену. Я все отдаю недорого, лишь бы кто взял, лишь бы все продать. С собой ведь не заберешь, а мой звоночек на вечный антракт скоро прозвонит…