Семь сестер. Атлас. История Па Солта
Шрифт:
Он утешающе положил руку мне на плечо, но это не помогло. Я плакал и плакал. Раздраженный окрик мсье Ивана стал катализатором, высвободившим то, что было накоплено за много месяцев. Я плакал по своему отцу, по своей матери и по тому мальчику, которого я считал своим братом и который теперь желал мне смерти. Я оплакивал множество жизней, которые мог бы прожить, если бы меня не принудили к бегству. Я плакал, когда думал о щедрости мсье Ландовски и о желании мсье Ивана учить меня. Я плакал из-за усталости, горя, отчаяния, благодарности, но прежде всего я плакал из-за любви. Я плакал, потому что не мог дать Элле ту возможность, которую
В конце концов мой резервуар слез опустел, и я хватал ртом воздух, делая глубокие, судорожные вдохи.
– Бог ты мой. Должен сказать, хотя я был не прав, твоя реакция оказалась крайне неожиданной. Теперь все в порядке? – Я кивнул, утирая нос рукавом. – Тогда я рад. Не стоит и говорить, что сегодняшний урок лучше закончить.
«Извините, мсье», – написал я.
– Не нужно извиняться, petit monsieur. Мне ясно, что здесь скрыто еще многое другое. Поможет ли тебе дружеское ухо или, вернее, пара дружеских глаз? Ведь мы оба эмигранты, и, даже если мы кричим друг на друга, между нами существуют вечные узы.
Я начал писать и снова остановился. Вероятно, подействовала внутренняя химия, вызвавшая слезы, но теперь я ощущал невероятное спокойствие. Что плохого может случиться, если я заговорю? Вероятно, это приведет к моей смерти, но тогда я хотя бы окажусь в загробном мире вместе с мамой, а может быть, и с отцом. Все казалось абсолютно и прекрасно бессмысленным. Желание облегчить душу наконец одержало верх над здравомыслием, поэтому я совершил немыслимое. Я открыл рот и заговорил.
– Если вы пожелаете выслушать меня, мсье, то я расскажу свою историю, – сказал я на языке моей матери.
Мсье Иван пристально посмотрел на меня.
– Я дал тебе слово…
– Я живу недолго, но история длинная. Едва ли я смогу рассказать ее целиком за десять минут, оставшиеся до конца урока.
– Нет, конечно же, нет. Так давай я освобожу место в своем рабочем графике. Это очень важно. Как насчет твоей мадам Эвелин? Я оставлю ей записку в приемной, что собираюсь продлить сегодняшний урок для подготовки к концерту.
Он так резко вскочил с места, что едва не опрокинул свой стул.
– Спасибо, мсье Иван.
Пользоваться голосом было все равно, что напрягать мышцу, утратившую тонус после долгого постельного режима. Это казалось странным, как будто мой голос принадлежал кому-то другому. Разумеется, время от времени я шепотом говорил сам с собой, напоминая себе, что еще не утратил дар речи, а несколько недель назад вслух поблагодарил мсье Ландовски. Но слова, с которыми я обратился к мсье Ивану, были моей самой длинной речью за последний год.
– Мне зовут… Бо, – сказал я. – Меня зовут Бо. Меня. Зовут. Бо.
Мой голос стал заметно глубже, чем был раньше, но даже не начал ломаться. Очень странное ощущение.
Мсье Иван вернулся в комнату.
– Хорошо, все готово. – Он опустился на стул и жестом предложил мне начинать.
Я закрыл глаза, сделал глубокий вдох и рассказал ему правду.
История заняла большую часть следующего урока. Мсье Иван сидел тихо, с широко раскрытыми
– Боже мой, боже мой, боже мой… – повторял мсье Иван, качая головой и обкусывая ногти, он явно приходил в себя. – Юный Бо… или не Бо, как мы оба знаем… у меня просто нет слов.
Он встал и так крепко обнял меня, что выдавил воздух из моих легких.
– Но я понимаю! Мы эмигранты, и нам приходится быть сильными, Бо. Сильнее, чем все остальные.
– Мсье Иван, если кто-то узнает…
– Пожалуйста, petit monsieur. У нас с тобой общая родина. Помни, я хорошо знаю страну, из которой ты пришел, и страдания, которые ты пережил. Клянусь могилами моих родителей, я никому не скажу ни слова о том, что узнал от тебя.
– Спасибо, мсье.
– Должен добавить: я убежден, что твои родители очень гордились бы тобой. Твой отец… ты действительно веришь, что он еще жив?
– Не знаю.
– А… вещь, о которой ты упомянул, она по-прежнему у тебя?
Пожалуй, это была единственная часть моей истории, которую я утаил от мсье Ивана. Я знал, что алчность развращает и превращает разумных людей в безумцев. Он ощутил мое колебание.
– Заверяю тебя, я не испытываю интереса к этой вещи. Хочу лишь сказать, что ты должен защищать ее во что бы то ни стало. Не из-за ее материальной ценности, как ты понимаешь, а потому, что ее вполне можно будет использовать в качестве предмета для сделки ради спасения твоей жизни.
– Да. Я так и сделаю.
– Рад это слышать. А теперь, будь добр, расскажи мне об Элле. После всего, что ты вынес, я понимаю, как важно иметь такого друга.
Я поведал ему историю Элле.
– Она совершенно особенная, мсье Иван, если остается такой храброй и доброжелательной, несмотря на обстоятельства. Думаю, она немного похожа на силу тяготения, привлекающую к себе все остальное.
Мсье Иван издал добродушный смешок.
– Ах, Бо, я понимаю. Однако думаю, что она привлекает к себе не все остальное, а главным образом тебя. Бог тебе в помощь, молодой человек, ибо ты влюблен, как будто у тебя без того мало проблем!
– Не знаю, может ли десятилетний мальчик быть влюбленным в кого-то.
– Не глупи, petit monsieur! Разумеется, да! Любви все возрасты покорны. Она держит тебя в своей власти, и отныне ты ее раб.
– Мне очень жаль.
– Жаль? Прошу тебя, ни о чем не жалей! Это скорее повод для радости. Честно говоря, если бы ты был постарше, я бы налил нам водки, и мы бы еще долго говорили о твоей возлюбленной.
– Вы встретитесь с ней, мсье Иван?
– Если я обнаружу, что ты поделился со мной хитроумным вымыслом, чтобы провести свою подружку в консерваторию, то обрушу на тебя адское возмездие… – Он удержал мой взгляд, а потом расплылся в широкой улыбке. – Я шучу, petit monsieur. Разумеется, мы послушаем ее. Мсье Туссен учит играть на флейте, а мсье Мулен – на скрипке. Мы устроим ей прослушивание. Но не стоит и говорить, если мы сумеем организовать ее обучение, то профессора не станут работать бесплатно.